Мы вылезли из машины и осмотрели все вокруг, но следов самца найти не
удалось.
Чуть подальше стая быстроногих цесарок пересекла дорогу, они бежали, как рысаки, высоко вскинув неподвижные головы. Когда я выскочил из
машины и кинулся за ними, они взмыли в воздух, плотно прижав ноги к грузным телам, хлопая короткими крыльями, и с громкими криками полетели к
лесу. Я выстрелил дуплетом, и две птицы тяжело плюхнулись на землю. Они еще отчаянно трепыхались, но тут подоспел Абдулла и, по мусульманскому
обычаю, отрезал им головы, чтобы мясо можно было есть правоверным. Он положил цесарок в машину, где сидел М'Кола, смеясь благодушным старческим
смехом надо мной и над глупостью всех, кто стреляет птиц; так он смеялся всякий раз при моих постыдных промахах, которые очень его потешали.
Хотя сегодня я не промахнулся, он все же и тут нашел повод для шуток и веселья, как и тогда, когда мы убивали гиену. М'Кола смеялся всякий раз,
видя, как падает убитая птица, а уж если я промазывал, он просто надрывался от смеха и отчаянно тряс головой.
- Спросите у него, какого черта он гогочет? - сказал я однажды Старику. - Что ему смешно?
- Бвана, - ответил М'Кола и затряс головой. - И птички.
- Это вы кажетесь ему смешным, - объяснил Старик.
- Ну, ладно, пусть я смешон. Однако он меня порядком злит. - Вы кажетесь ему очень смешным, - повторил Старик. - А вот мы с Мемсаиб никогда
не стали бы над вами смеяться. - Стреляйте теперь сами.
- Ну нет, ведь ты признанный истребитель птиц. Ты же сам себя признал, - сказала Мемсаиб.
Так моя охота на птиц стала у нас поводом для шуток. Если выстрел был меткий, М'Кола насмехался над птицами, тряс головой, хохотал и руками
показывал, как птица перевернулась в воздухе. Но стоило мне промахнуться, как мишенью его насмешек становился уже я. М'Кола ничего не говорил,
только смотрел на меня и корчился от смеха.
Лишь гиены казались ему забавнее.
Очень смешила его гиена, когда она среди бела дня бежала по равнине вприпрыжку, бесстыдно волоча набитое брюхо, а если ей всаживали пулю в
зад, делала отчаянный скачок и летела вверх тормашками. М'Кола хохотал, когда гиена останавливалась вдалеке, около соленого озера, чтобы
оглянуться назад, и, раненная в грудь, валилась на спину, вверх набитым брюхом и всеми четырьмя лапами. А сколько смеха вызывал этот
отвратительный остромордый зверь, когда выскакивал из высокой травы в десяти шагах от нас! Гремел выстрел, и гиена начинала вертеться на месте и
бить хвостом, пока не испускала дух.
М'Кола забавлялся, глядя, как гиену убивали почти в упор. Ему доставляли удовольствие веселое щелканье пули и тревожное удивление, с
которым гиена вдруг ощущала смерть внутри себя. Еще занятнее было, когда в нее стреляли издали, и она, словно обезумев, начинала кружиться на
месте в знойном мареве, висевшем над равниной, кружиться с молниеносной быстротой, означавшей, что маленькая, никелированная смерть проникла в
нее. Но самая бурная потеха для М'Кола - при этом он начинал махать руками, тряс головой, хохотал и отворачивался, словно стыдясь за
подстреленного зверя, - истинный разгар веселья начинался после настоящего мастерского выстрела, когда гиена, раненная на бегу в заднюю часть
туловища, начинала бешено кружиться, кусая и терзая собственное тело до тех пор, пока у нее не вываливались внутренности, а тогда она
останавливалась и жадно пожирала их.
- Физи, - говорил в таких случаях М'Кола и тряс головой, насмешливо сокрушаясь по поводу того, что на свете существуют такие мерзкие твари.
Физи, гиена, двуполая самоубийца, пожирательница трупов, гроза маток с телятами, хищница, перегрызающая поджилки, всегда готовая вцепиться в
лицо спящему человеку, с тоскливым воем неотступно следует за путниками, вонючая, противная, с отвислым брюхом и крепкими челюстями, легко
перекусывает кости, которые не по зубам и льву, рыщет по бурой равнине, то и дело оборачивая назад свою наглую морду, противную, как у
дворняжки. Подстреленная из маленького манлихера, она начинает крутиться на месте - жуткое зрелище! “Физи, - смеялся М'Кола, стыдясь за гиену, и
тряс своей черной лысой головой. - Физи. Сама себя жрет. Физи”.
Гиена вызывала у него злорадные, а птицы - безобидные шутки. Мое виски тоже давало повод для шуток. В этом М'Кола был неистощим. О
некоторых его выходках я расскажу позднее. Магометанство и все прочие религии также были предметом веселых насмешек. Чаро, мой второй
ружьеносец, был серьезный и очень набожный человечек. Весь рамадан он не позволял себе до заката даже собственную слюну глотать и, когда солнце
начинало клониться к горизонту, напряженно глядел на запад. Он носил при себе бутылку с чаем, то и дело трогал ее пальцами и поглядывал на
солнце, а М'Кола исподтишка наблюдал за ним, притворяясь, будто смотрит в сторону. Тут уж смех приходилось сдерживать: то было нечто такое, над
чем нельзя смеяться открыто, и М'Кола в сознании своего превосходства только удивлялся человеческой глупости. Магометанство здесь в моде, и те
наши проводники, которые принадлежали к высшим сословиям, все были магометанами. Это считалось признаком знатности, давало веру в
могущественного бога и ставило человека выше других, а ради этого стоило раз в год поголодать немного и мириться с некоторыми запретами в
отношении еды. Я это понимал, а М'Кола не понимал и не одобрял. Он наблюдал за Чаро с тем безразличным выражением, которое появлялось на его
лице всякий раз, когда дело касалось вещей, ему чуждых. Чаро умирал от жажды, но, преисполненный благочестия, терпеливо ждал, а солнце заходило
ужасно медленно. Как-то я взглянул на красный шар, висевший над деревьями, подтолкнул Чаро локтем, я он улыбнулся в ответ. М'Кола торжественно
протянул мне флягу с водой. Я отрицательно покачал головой, а Чаро снова улыбнулся. М'Кола сохранял безразличие. Наконец солнце село, и Чаро с
жадностью припал к бутылке, его кадык заходил вверх и вниз. М'Кола поглядел на него и отвернулся.
Раньше, до того как мы подружились, М'Кола совершенно не доверял мне. Что бы ни произошло, он замыкался в своем безразличии. В то время
Чаро нравился мне куда больше. Мы понимали друг друга, когда речь шла о религии;
Чаро восхищался моей меткой стрельбой, всегда жал мне руку и улыбался, когда мне удавалось подстрелить какую-нибудь редкую дичь. Это тешило
мое самолюбие и было очень приятно. М'Кола же считал мои первые успехи случайными. Мы еще не добыли тогда ничего стоящего, и М'Кола, собственно
говоря, не был моим ружьеносцем. Он был ружьеносцем мистера Джексона Филипса, а со мной охотился временно. Я его совершенно не интересовал. Он
относился ко мне с полнейшим равнодушием, а к Карлу-с вежливым презрением. По-настоящему он любил только “Маму”, мою жену.
В тот вечер, когда был убит первый лев, мы возвращались в полной темноте. Охота получилась не очень удачная, так как произошла путаница.