Этапримета,редко
обманывающая, оправдываласьина Люсьене; случалось,что, критикуянравы
современногообщества,он,увлекаемый беспокойным умом, в суждениях своих
вступал на путь дипломатов,по своеобразной развращенности полагающих,что
успехоправдываетвсесредства,как быпостыдныони нибыли. Одноиз
несчастий,которым подвержены люди большого ума,-это способность невольно
понимать все, как пороки, так и добродетели.Оба друга судилиобщество тем
болеенеумолимо,что онизанималив немсамое низкоеместо,иболюди
непризнанныемстятмиру заунизительностьсвоего положениявысокомерием
суждений. И отчаяние их было темгорше, чем стремительнее они шли навстречу
неизбежной судьбе.Люсьен много читал, многое сравнивал. Давид много думал,
омногомразмышлял.Несмотрянасвоекрепкое,пышущее здоровьем тело,
печатникбыл человек меланхолического и болезненногодушевногосклада: он
сомневалсявсебе;междутемкакЛюсьен,одаренныйумомсмелым,но
непостоянным, был отважен вопреки своему слабому, почтихилому, нополному
женственной прелести сложению.
Люсьен был по природе истым гасконцем, дерзким, смелым, предприимчивым,
склоннымпреувеличиватьдоброеипреуменьшатьдурное;егонестрашил
проступок, если это сулило удачу, и онне гнушалсяпорока, если тот служил
ступеньюкцели.Наклонностичестолюбцавсежеумерялисьпрекрасными
мечтаниямипылкой юности,всегдаподсказывающей благородныепоступки,к
которымпреждевсего иприбегаютлюди, влюбленныевславу. Он покамест
боролсялишьсосвоимижеланиями,анестяготамижизни, сосвоими
наклонностями, а не с человеческой низостью,являющей гибельный примердля
неустойчивыхнатур.Давид,глубоко очарованныйблестящимумомЛюсьена,
восторгался им, хотяему и случалось предостерегать поэта от заблуждений, в
которые тот впадал посвоейгалльской горячности. Этот честныйчеловек по
характерубыл застенчив вопрекисвоему крепкому телосложению,но не лишен
настойчивости, свойственной северянам. Встречая препятствия, он твердо решал
преодолеть их и не падал духом; и если ему быласвойственна непоколебимость
добродетели, подлинноапостольской,всежеегостойкостьсочеталасьс
неиссякаемойснисходительностью.В этой уже давнейдружбеодин любилдо
идолопоклонства,иэтобылДавид.Люсьенповелевал,словноженщина,
уверенная, что она любима. Давид повиновался с радостью.Физическая красота
давала Люсьенуправо первенства,иДавидпризнавал превосходстводруга,
считая себя неуклюжим и тяжкодумом.
"Волусужденонаполетрудиться, беспечная жизньуготована птице,-
говорил про себя типограф.- Вол - это я, орел - Люсьен".
Итак, прошло почти три года с той поры, как друзья связали свои судьбы,
столь блистательные в мечтах.Оничитали великие произведения, появившиеся
налитературноминаучном горизонтепосле восстановлениямира: творения
Шиллера, Гете, лорда Байрона,ВальтерСкотта, Жан-Поля, Берцелиуса,Дэви,
Кювье,Ламартинаидругих.
Оничитали великие произведения, появившиеся
налитературноминаучном горизонтепосле восстановлениямира: творения
Шиллера, Гете, лорда Байрона,ВальтерСкотта, Жан-Поля, Берцелиуса,Дэви,
Кювье,Ламартинаидругих.Онизагорались отэтихочаговмысли,они
упражнялись в незрелых и заимствованных сочинениях, то отбрасывая работу, то
сызнова принимаясь за нее с горячностью.Они трудилисьусердно, не истощая
неисчерпаемых силмолодости. Одинаковобедные, новдохновляемые любовью к
искусству и науке,они забывали о повседневныхнуждахв своемстремлении
заложить основы грядущей славы.
- Люсьен,знаешь, что я получил изПарижа? - сказал типограф, вынимая
из кармана томик в восемнадцатую долю листа.- Послушай!
Давидпрочел,какумеютчитатьпоэты,идиллиюАнд-реШенье,
озаглавленную"Неэра",затемидиллию"Больнойюноша",потомэлегиюо
самоубийце, еще одну в античном духе, и два последние "Ямба".
- Так вот чтотакоеАндре Шенье!-восклицалЛюсьен.-Онвнушает
отчаяние,-повторилон втретий раз, когда Давид, чересчур взволнованный,
чтоб продолжать чтение, протянул ему томик стихов.
- Поэт, обретенныйпоэтом,- сказалон, взглянувна имя, поставленное
под предисловием.
- ИШенье,написав такие стихи,- заметилДавид,- могдумать, что не
создал ничего достойного печати!
Люсьен в свой чередпрочел эпическийотрывок из "Слепца"и несколько
элегий. Когда он дошел до строк:
Еслиэто не счастье, такчтоже?-он поцеловалкнигу,идрузья
заплакали, потомучтоони обалюбили до самозабвения.Виноградная листва
расцветилась,стеныстарого дома,покосившиеся,свыщербленнымкамнем,
изборожденные трещинами, приняли пластические формы, где каннелюры, рустика,
барельефы сочетались с фигурныморнаментомкакой-то волшебной архитектуры.
Фантазиярассыпалацветы и рубины в мрачном дворике.Камилла АндреШенье
стала для Давидаего обожаемой Евой, а для Люсьена знатной дамой, о которой
онвздыхал. Поэзия отряхнула величественные полы своей звездноймантии над
мастерской,где,казалось, паясничалитипографскиеОбезьяныиМедведи.
Пробило пять; но друзья не чувствовали ниголода, ни жажды;жизнь была для
них золотым сном,все сокровища земли лежали у их ног. Для нихоткрылся на
небосводе тот голубой просвет, на который указует перстНадежды тем, у кого
жизнь тревожнаикомуона, подобноСирене,напевает:"Спешите, летите,
спасайтесь от зол, там, в лазурной, серебряной, золотой дали!.," В это время
стеклянная дверь отворилась, и ученик по имени Серизе, парижскиймальчишка,
привезенныйДавидомв Ангулем, вышел из мастерской во двор в сопровождении
незнакомца, которому он указал на двух друзей, и тот, раскланиваясь, подошел
к ним.
- Сударь,-сказал онДавиду, извлекая из кармана толстую тетрадь,-я
желал бы напечатать вот этот труд.