Людидеятельныеи
предприимчивые приобрелибыновые шрифты, купили быметаллические станки,
привлекли бы парижских книгоиздателей, печатая их заказы по сходной цене; но
хозяинифактор,поглощенные своимимечтами,довольствовалисьзаказами
немногихоставшихсяклиентов.БратьяКуэнтенаконецразгадалинрави
склонностиДавидаиуженепорочили его; напротив, деловаясметливость
подсказала им,чтовихинтересах сохранить этузахиревшую типографию и
поддерживатьеебренное существование,лишьбыонанепопалавруки
какого-нибудьопасного соперника;они даже сталинаправлятьтудамелкие
заказы, так называемыеакцидентные работы.Итак, Давид Сешар, сам тогоне
подозревая,обязанбылсвоимсуществованием,всмыслекоммерческом,
единственно дальновидности своихконкурентов. Куэнте, чрезвычайно довольные
манией Давида, как они выражались, действовали, казалось, в отношении Давида
со всей прямотой и честностью,но на самом деле они поступали, как компании
почтовых сообщений, которыесоздают себемнимую конкуренциювоизбежание
действительной.
Наружныйвиддома Сешаранаходился всоответствиис отвратительной
скупостью, царившей внем, ибо старый Медведьниразуегонеобновлял.
Дождь,солнце,непогоды всех четырех временгода сообщили наружнойдвери
сходствоскорявым древеснымстволом -настолько онапокоробилась, была
изборожденатрещинами. Фасад, нескладновыведенныйизкирпичаикамня,
казалось, накренился под тяжестьюстарой черепичной кровли, обычнойна юге
Франции. Окна с прогнившими рамамибыли снабжены, как водится в этих краях,
тяжелыми ставнями
с надежнымиболтами. Трудно былонайти вАнгулеме домболее ветхий,
державшийся лишь крепостью цемента. Вообразите мастерскую, освещенную с двух
концов,темнуюпосредине,стены,испещренныеобъявлениями,потемневшие
внизу, оттогочто рабочиезатридцать летизряднозалоснилиеесвоими
спинами, ряды веревокпод потолком,кипы бумаги,допотопные станки, груды
камнейдля прессования смоченной бумаги, ряды наборных касс и в глубине две
клетки, где сидели, каждыйу себя, хозяин и фактор,и вы поймете, как жили
оба друга.
В 1821 году,впервые днимая месяца,Давид и Люсьенстоялиподле
широкого окна,выходившеговодвор;было околодвухчасов пополудни, и
четверо-пятеро рабочихушлиизмастерской обедать.Заметив,чтоученик
запирает наружнуюдверьс колокольчиком,хозяин повелЛюсьенаводвор,
словно запах бумаги, краски, станков и старого дерева был ему невыносим. Они
сели в беседке, откудамогли видеть каждого,ктошелвмастерскую. Лучи
солнца,игравшиев листвебеседкиизвиноградных лоз,ласкалипоэтов,
окружая ихсиянием,словно ореолом. Несходство этих двух характеров и двух
обликов, очевидное при их сопоставлении, проступало в этот миг так ярко, что
могло бы пленить кисть великого живописца.
Они
сели в беседке, откудамогли видеть каждого,ктошелвмастерскую. Лучи
солнца,игравшиев листвебеседкиизвиноградных лоз,ласкалипоэтов,
окружая ихсиянием,словно ореолом. Несходство этих двух характеров и двух
обликов, очевидное при их сопоставлении, проступало в этот миг так ярко, что
могло бы пленить кисть великого живописца. Давид был того мощногосложения,
которымприрода наделяетсущества,предназначенныедлявеликойборьбы,
блистательной или сокровенной. Широкая грудь и могучие плечи были в гармонии
с тяжелыми формами всего его тела.Мощная шея служилаопоройдля головы с
шапкойгустыхчерных волос, обрамлявшихсмуглое, цветущее,полноелицо,
которое, при первомвзгляде, напоминало лица каноников, воспетых Буало; но,
всмотревшись, вы открыли бы В складе толстых губ, в ямке подбородка, в лепке
крупного, широкогоносас впадинкой на конце-иособенно вглазах!-
неугасимыйогонь единойлюбви, прозорливость мыслителя,пламеннуюпечаль
души, способной охватить горизонтоткраяи до края, проникнув во все его
извивы, и легкопресыщающейся самыми высокими наслаждениями,едвананих
падаетсветанализа. Если это лицо и озарялосьблистанием гения, готового
воспарить, всеже близ вулканаприметенбыл и пепел:надежда угасалаот
глубокогосознаниясвоегообщественногонебытия,вкотороебезвестное
происхождение и недостаток средств ввергают столько недюжинных умов. Рядом с
бедным печатником, которому претило его занятие, все же столь родственное
умственному труду, рядом с этимСиленом, искавшим опоры в самом себе и
пившиммедленными глотками из чашипознания ипоэзии, чтобывопьянении
забытьо горестях провинциальной жизни, стоялЛюсьенв пленительной позе,
избраннойваятелямидляиндийскогоВакха.Вчертахэтоголицабыло
совершенствоантичнойкрасоты:греческийлобинос,женственная
бархатистостькожи,глаза,казалось, черные- так глубока была их синева,-
глаза,полныелюбвиичистотой белканеуступавшие детским глазам. Эти
прекрасные глаза под дугами бровей,точно рисованными китайской тушью, были
осенены длинными каштановыми ресницами.На щеках блестел шелковистый пушок,
поцветугармонировавшийсволнистымисветлымиволосами.Несравненной
нежностьюдышала золотистаябелизна его висков. Неизъяснимоеблагородство
былозапечатлено накоротком,округломподбородке.Улыбкаопечаленного
ангела блуждала на коралловыхгубах, особенно ярких из-забелизны зубов. У
него были руки аристократа, руки изящные,одно движениекоторых заставляет
мужчинповиноваться,аженщинылюбятихцеловать.Люсьенбыл строен,
среднегороста.Взглянув на его ноги,можно было счесть его за переодетую
девушку, тем более чтостроение бедер у него, как и у большинствалукавых,
чтобынесказатьковарных,мужчинбыложенское.Этапримета,редко
обманывающая, оправдываласьина Люсьене; случалось,что, критикуянравы
современногообщества,он,увлекаемый беспокойным умом, в суждениях своих
вступал на путь дипломатов,по своеобразной развращенности полагающих,что
успехоправдываетвсесредства,как быпостыдныони нибыли.