Если твой выбор, тем не менее, будет
ошибочен,вспомнитогдаосвоемотце,несчастныйбраккоторогои
разочарование в жене были в конце концов единственным событием егожизни,
доставившим ему счастие на ее склоне. Позволь мне также предостеречьтебя
от грозящего тебе, как богатой невесте, заблуждения, будто ты можешь найти
себе достойного супруга только среди таких же богатыхмужчин,посвоему
богатству свободных от подозрения в стремлении жениться наденьгах.Ведь
пошлый авантюрист, надеюсь, не сможет увлечь тебя, а воистину хорошие люди
скорее испугаются твоего богатства, чем соблазнятся им.Единственныйрод
людей, от которых я хотел бы предостеречь тебя всеми силами,этотот,к
какому, кажется, я сам принадлежу. Не поддавайся заблуждению, чтомужчина
будет для тебя внимательным и любящим другомоттого,чтоонобразован,
начитан и наделен критическим умом; что онтакжеглубоко,какиты,
переживаетвпечатленияпрекрасного,оттого,чтосогласенствоими
определениями художественных направлений, школ и дворцов; или чтоунего
одинаковые с тобою вкусы и что он одинаково с тобой понимает слова,мысли
и творения любимых тобою авторов, оттого, что тоже предпочитаетихперед
другими. Остерегайсялюдей,которыебольшечитаютиразмышляют,чем
действуют, берегись тех, кто большесклоненкпассивноймысли,чемк
активной работе. Незабывай,чтоженщинатемнесчастнее,чембольше
времени муж проводит дома. Берегись художников, поэтов, музыкантов, вообще
служителей искусства всякого рода, кроме истинно великих. Не верь им:они
плохие мужья и отцы. Удовлетворенный собойработник,хорошовыполняющий
свое дело, - кем бы он ни был: государственным канцлеромилипахарем,-
вот кто может дать тебе, пожалуй, счастье, потомучтоизвсехразрядов
людей, которых я встречал в жизни, этот был еще более других выносим.
Но довольно советов. Чем больше я размышляю о них, тем яснее становится
для меня их тщетность.
Ты, вероятно, будешь дивиться тому, чтояникогданезаговаривалс
тобой о вещах, которым посвятил это письмо. Верь мне, дитя мое,чтоменя
часто терзалапотребностьвысказатьтебевсеэто,номояприродная
замкнутость отнимала у меня нужные слова.Ячувствую,чтонаписалэти
строки только для того, чтобывыразитьтебехотьразвжизни,какой
горячейпривязанностьюктебебылополномоесердце.Предрассудки
холодного ума и робкая стыдливость, запрещающие человекуобнаружить,что
он нечто большее, чем образованный и мыслящий камень, мешали мнераскрыть
перед тобой свое сердце. Но теперь, когдауверенность,чтоуженикакие
впечатления от меня не придут разрушать твоей веры в правдивость этих моих
слов, - последних слов моей жизни, - я решаюсь их высказать.
Я вижу, что наговорил слишком много, и втожевремячувствую,что
далеко не сказал всего. Это письмо было для меня трудной задачей. Несмотря
на опытность своего пера, я никогда еще не чувствовал, какмалоспособно
оно передавать мои мысли и чувства.
.."
Тут письмо обрывалось. Ему не суждено было дойти до конца.
2
В мае месяце, через семь лет после бегства обоихмальчиковизМокриф
Хауза, однамолодаяженщинасиделавтеникедровогодеревапосреди
лужайки, сверкавшей на солнце своей юнойзеленью.Онаизбегаласолнца,
потомучтодорожилажемчужно-бледнымцветомсвоеголица.Этобыла
маленькая изящная девушка с немногочувственнымилиниямитонкихгуби
ноздрей,ссерымиглазами,надкоторымиспокойнымилегкимидугами
изгибались тонкие брови, исогненно-золотойкопнойпрекрасныхволос,
наполовину скрытых широкополой соломеннойшляпой.Платьеизиндийского
муслина с короткими рукавами, обнажавшимидолоктейбелизнувыточенных
рук, благородно очерчивало ее плечи, на которые был накинут пушистый белый
шарф, образовавший уютное гнездышко вокругшеи.Казалось,чтоонався
погружена в чтение небольшого томика в изящном переплете из слоновой кости
- миниатюрное издание гетевского "Фауста".
Когда солнце спустилось к закату и яркий дневнойсветсталпонемногу
угасать,девушказакрылакнигуипродолжаланеподвижносидеть,
погрузившись в свои думы и не обращая никакоговниманиянапрозаическую
черную фигуру, двигавшуюся поперек лужайки по направлению к ней.Этобыл
молодой человек, одетый в изящный черный сюртук. В его наружностизаметно
преобладали темные цвета, а общее выражение лица и фигуры былосдержанно,
почти сурово.
-Высобираетесьуезжатьтакрано,Люциан?-обратиласьонак
подошедшему.
Люциан внимательно посмотрел на нее. Его имя, только чтопроизнесенное
ею, всякий раз поражало еговустахдевушки.Онлюбилвдумыватьсяв
причины вещей и объяснялсебеэтустранностьнеобычайнойтонкостьюи
изяществом ее произношения.
- Да, - ответил он. - Я уже покончил все дела и пришелпобеседоватьс
вами, прежде чем проститься.
Он сел рядом с неюнапринесенныйссобоюскладнойстул.Девушка
сложила руки на коленях, приготовившись молчать.
- Во-первых, о вилле, - продолжал Люциан. - Она сданатольконаодин
месяц. Таким образом, вы можете сообщить госпоже Гофф, что вначалеиюля
вилла будет свободной, и она может к тому времени приехать, если только ее
общество вам приятно. Надеюсь все же, что вы не поступите так безрассудно.
Она улыбнулась.
- А что за господа снимают сейчасэтувиллу?Яслышала,будтоони
запрещают нашим работникам проходить по вязовой аллее мимо их окон.
- Они имеют на это право. Онисняливиллусусловием,чтобыникто
посторонний не проходил по этойаллее.Янезналещетогда,чтовы
приедете в замок, иначе бы я не согласился на это.
- А я хотела бы, чтобы эта аллея была недоступнаименнодляних.Но
пусть, по крайней мере, нашим работникам будет разрешено проходить поней
два раза в день: когда они идут на скотный двор и возвращаются оттуда.