Но я не желаю никаких драк, и ты должендействительно
лучше учиться. Думал ли ты когда-нибудь о том, сколько я должнаработать,
чтобы платить за тебя доктору Монкрифу сто двадцать фунтов в год?
- Я учусь и работаю как могу. Старый Монкриф думает, что с самогоутра
и до вечера мы должны только и делать, что переписыватьлатинскиестихи.
Татэм, которого доктор считает таким гением, сдирает всесвоиписьменные
работы с подстрочников. Если бы уменябылиподстрочники,ябытакже
хорошо, даже лучше, сумел бы списывать с них.
- Ты страшно ленив, Кэшель,яэтопрекраснознаю.Слишкомдосадно
выбрасывать столько денег каждый год без всякой пользы. Притом тебе вскоре
придется подумать о выборе профессии.
- Я пойдунавоеннуюслужбу,-сказалнеожиданноКэшель.-Это
единственное занятие, достойное джентльмена.
Госпожа Байрон посмотрелананего,пораженная.Но,быстроовладев
собой, она сказала только:
- Боюсь, что тебе придется избрать менее разорительноезанятие.Кроме
того, ведь для поступления в военную службу надо сдать экзамен. Акакты
выдержишь его, если ты не хочешь учиться?
- Ну, когда придет время, я сдам все экзамены.
- Милый мой! Ты стал говорить за последнее времяоченьгрубо.Иэто
большее из всех огорчений, которые ты мне приносишь, Кэшель!
- Я говорю так, как и все, - раздраженно ответил мальчик. - Не понимаю,
почему надо обращать столько внимания на всякое слово. Я не привык,чтобы
мне делали замечания по поводу каждого слова, какое я скажу. А мальчикиу
нас знают все о вас, мама.
- Все обо мне? - повторила госпожа Байрон,слюбопытствомсмотряна
сына.
- Что вы служите на сцене, - пояснил Кэшель.-Высердитесь,чтоя
становлюсь грубым, а мне приходилось бы очень худо,еслибыянеумел
грубо поговорить кое с кем из наших учеников.
Госпожа Байрон грустноусмехнулась,по-видимому,своиммыслямис
минуту молчала. Затем она поднялась и, смотря в окно, обратилась к сыну:
- Мне пора. Находят новые тучи. А ты без меня молись усердно,старайся
чему-нибудь научиться и поскорее исправь свое поведение. Ведьскоротебе
предстоит перевод в Кембридж.
- В Кембридж! - радостно воскликнул Кэшель. - Когда, мама, когда?
- Еще не знаю. Во всяком случае, неоченьскоро,кактолькодоктор
Монкриф сочтет тебя достаточно подготовленным.
- Ну этого, действительно, не скоро дождешься, - разочарованнозаметил
Кэшель. - Он не легко откажется от 120 фунтов в год. Толстого Генглисаон
держал у себя до двадцати лет. Мама, смогу ли я уйти отсюда в концеэтого
полугодия? Я чувствую, что в Кембридже буду лучше учиться, чем здесь.
- Глупости, - решительно сказала госпожа Байрон. -Янедумаювзять
тебя от доктора Монкрифа раньше, чем черезполторагода.И,вовсяком
случае, не раньше, чем ты станешь хорошо учиться.Неворчи,Кэшель:ты
меня раздражаешь этим. Жалею, что сообщила тебе о Кембридже.
- Тогда, мама, переведите меня лучше пока вдругуюшколу,-жалобно
проговорил Кэшель.
Жалею, что сообщила тебе о Кембридже.
- Тогда, мама, переведите меня лучше пока вдругуюшколу,-жалобно
проговорил Кэшель. - Мне так нехорошо у старого Монкрифа.
- Тебе нехорошо здесь только потому, что доктор Монкрифтребует,чтоб
ты много занимался, а я именно потому и хочу, чтобы ты оставался у него.
Кэшель ничего не ответил, но сильно омрачился.
- Прежде, чем уехать, мне надо сказать еще несколькословдоктору,-
добавила она, вновь усаживаясь. - Иди, поиграй с товарищами. Досвидания,
Кэшель, - и она подставила щеку для поцелуя.
- До свидания, мама, - сухо ответилКэшель,повернувшиськдверии
делая вид, будто не заметил ее движения.
- Кэшель! - проговорила она ему вслед с удивлением. - Ты сердишься?
- Нет, - печально ответил мальчик, - мне нечего больше сказать. Я вижу,
что мои манеры недостаточно изящны. Мнеэтооченьгрустно,ночтоже
делать?
- Отлично, - строго сказала госпожа Байрон. - Можешь идти, но знай, что
я очень недовольна тобой.
Кэшель вышел из комнаты и притворил за собою дверь. Внизу, улестницы,
его ожидал мальчик, на год моложе его, который быстро подошел к нему.
- Сколько она дала тебе? - прошептал он.
- Ни одного пенни, - ответил Кэшель, стиснув зубы.
- Видишь, говорил я тебе! - воскликнул тот,сильноразочарованный.-
Это гадко с ее стороны.
- Еще бы не гадко! Это все проделки старого Монка. Оннаговорилейс
три короба обо мне. Ноонатожехороша.Говорютебе,Джулли,чтоя
ненавижу свою мать.
- Ну, ну, - пробормотал Джулли, несколько озадаченный. - Это тыхватил
чересчур, дружище.Нововсякомслучае,ейследовалобычто-нибудь
оставить тебе.
- Не знаю, что ты намерен делать, Джулли, а я думаю удрать отсюда. Если
она полагает, что я стану торчатьздесьещедвагода,тоонасильно
ошибается.
- Это была бы премилая штучка, - усмехнулся Джулли. - И если ты вправду
задумал это, - добавил он с важностью, - то, ей-Богу,яубегустобой!
Уильсон как раз задал мне тысячу строк,-пустьменяповесят,еслия
напишу их.
- Послушай, Джулли, - сказал Кэшель, с серьезностьюнахмуривбровии
сморщив лоб. - Мне нужнобылоповидатьсяскем-нибудьиздеревенских
парней, знаешь, их тех, которых мы давеча встретили.
- Знаю, знаю, - обрадовался Джулли, -вероятно,тебеособеннонужен
тот, которого зовут Фиббером. Пойдем на площадкудляигр:мнепопадет,
если меня застанут здесь.
Ночь обратила Панлейскую общину в черное пятно,мрачныйтонкоторого
мог бы соперничать своей чернотой с эбеновым деревом.Ниоднойдушине
было на целую милю вокруг Монкриф Хауза. Дымовые трубы темной громадыего
жутко белели с той стороны, которая была озарена пробивающейся сквозь тучи
луной. На серебристой серой черепице кровли от труб тянулись длинные тени.
Молчание ночи толькочтобылонарушеноударомколоколасотдаленной
колокольни, оповестившего окрестность, чтонасталачетвертьпервого,-
когда из слухового окна вынырнула чья-то голова, и вслед за ней показалась
целая человеческая фигурка, очевидно принадлежавшая мальчику.