Герр Халлинг стоял наготове у стойки бара с прижатым к губам пальцем, делая вид, что ничего не замечает. Затем в тусклом свете на уровне нашего стола медленно выросла тень лыжной палки, петля на ее конце раскачивалась, словно дирижерская палочка, двигаясь к пространству между локтем (на столе) и грудью чемпионки среди женщин по гигантскому слалому.
– Этот мой друг, – сказал я Бигги Кунфт, содрогаясь, – он не в себе.
– Тогда помоги ему, – сказала она, искренне тревожась.
– Я надеюсь, что ты тоже обладаешь замечательным чувством юмора, – сказал я ей.
– О да, – ответила она, улыбаясь.
И, наклонившись через стол, немного застенчиво дотронулась до моей руки. Но потом, вспомнив, какие у нее большие руки, тут же отдернула их обратно.
– Пожалуйста, пойди и узнай, все ли в порядке с твоим другом, – сказала она.
Затем в образовавшейся бреши между ее локтем и грудью появилась, пританцовывая, петля на лыжной палке; при том наклоне, в котором она сидела, ее грудь под велюровым свитером выпирала вперед, представляя собой мишень, по которой промазал бы только полный дурак.
– Я надеюсь, ты меня простишь, – сказал я, коснувшись ее руки.
– Ну конечно же, – рассмеялась она, и в следующий момент петля рванула грудь к подмышке, странно скривив ее, за спиной девушки Меррилл покачнулся на коленях, лыжная палка прогнулась, словно удочка, на которую поймалась крупная добыча; в глазах Овертарфа отражался сумасшедший блеск.
– Сиська‑луп! – заорал он.
Затем спортсменка из Вермонта продемонстрировала всю свою кошачью координацию и природную силу. Высвободив грудь из петли, Бигги схватила палку за конец, одним махом перенесла ноги через скамью, где тяжелые бедра чемпионки сшибли Меррилла и опрокинули прямо на задницу. Потом она вскочила на ноги и, демонстрируя умелое обращение с лыжной палкой, стремительно воткнула ее в Меррилла, который скорчился на полу, пытаясь высвободить вывернутые пальцы из петли и парировать удар острия кровоточащей ладонью.
– О, кровь, Боггли! Я заколот! – заорал он, в то время как Бигги окончательно пригвоздила его своим высоким меховым ботинком, придавив им грудь Меррилла, а острие лыжной палки слегка вошло в его живот.
– Это только игра, это игра! – пронзительно закричал Меррилл. – Я тебе сделал больно? Сделал? Клянусь чем хочешь, нет! Нет, я тебе не сделал больно… нет, нет, нет!
Но Сью Бигги Кунфт замерла над ним, давя на лыжную палку ровно с той силой, которой хватало, чтобы удерживать Меррилла распятым; пригрозив ему выпустить наружу все кишки, она бросила на меня сердитый взгляд, как на предателя.
– Скажи ей, Боггли, – взмолился Меррилл. – Мы тебя полюбили.
– Мы бы оторвали башку тому нахалу, который брал у тебя интервью, – сказал я ей.
– Ты выглядела просто красавицей, – добавил Меррилл. – Они хотели показать, что ты прыгаешь от радости, выиграв этот приз, но ты дала им понять, что тебе плевать на это дерьмо! Она уставилась на него, удивленная.
– Это все из‑за его сахара в крови, – пояснил я ей. – У него все путается…
– Он написал о тебе стихи, – врал Меррилл, и Бигги взглянула на меня, явно тронутая. – Это очень хорошие стихи, – продолжал Меррилл. – Он настоящий поэт.
– Который когда‑то прыгал с шестом, – добавила Бигги с сомнением.
– Он еще был борцом, – выкрикнул неожиданно сумасшедший Меррилл. – И если ты проткнешь меня этой чертовой палкой, он сломает тебе твою проклятую шею!
– Он не понимает, что говорит, – заверил я Бигги, которая не отрываясь смотрела на кровоточащую ладонь Меррилла, пытавшуюся отстранить палку.
– Я могу умереть, – заявил Меррилл. – Кто знает, куда попадет эта палка.
– Ткни его как следует и пошли отсюда, – сказала одна из лыжных товарок Бигги.
– И не отдавай палку, – посоветовала другая, бросив на меня сердитый взгляд.
– Ниже линии живота находятся жизненно важные органы, – стонал Меррилл. – О господи…
– Да не собираюсь я протыкать твой живот, – сказала ему Бигги.
– Когда над тобой хотели посмеяться, мы тебя полюбили, – заявил Меррилл. – В этом уродливом, напыщенном, постоянно соревнующемся мире ты выглядела человеком, обладающим достоинством и чувством юмора.
– Что стало с твоим чувством юмора? – спросил я ее.
Она посмотрела на меня, задетая за живое. Эта фраза тронула ее; казалось, это значило для нее многое.
– Почему фас зофут Бигги? – передразнивая журналиста, спросил ее Меррилл. – Почему, как ви думаете? – обратился он ко мне.
– Это, видно, из‑за ее большого сердца, – ответил я. Затем отнял у нее палку. Она улыбалась и покраснела в тон своему ярко‑оранжевому свитеру с V‑образным вырезом.
Потом Меррилл Овертарф поднялся на ноги слишком быстро, из последних сил пытаясь сохранить равновесие. Когда он вскочил, как мячик, я подумал, что все свои мозги он оставил лежать на полу. Мы заметили, как побелели его глаза, хотя он всем улыбался. Его руки набрали в воздухе телефонный номер.
– Гоб, Доггли, – произнес он.
Я увидел, как мелькнули его лодыжки, перед тем как он упал словно подкошенный.
Глава 14
ПОДРАТЬСЯ В ХОРОШЕЙ ДРАКЕ
Своим оптимизмом в моей семейной фазе на 918, Айова‑авеню я обязан Бесстрашной Мыши. Пять ночей, избегая смерти, она бесстрашно крала приманку из мышеловки. Очередной раз я предупредил ее об опасности. Я принес ей жирную порцию копченой грудинки Бигги, которую расположил как можно более привлекательным образом: не в самой ловушке, а несколькими футами дальше. Давая ясно понять, что я о ней забочусь. Ей нет нужды рисковать своей тонкой бархатной шейкой, засовывая ее в огромную ловушку Бигги, предназначенную для ласок, хорьков, вомбатов и гигантских крыс.
Я никогда не мог понять, что Бигги имеет против этого маленького грызуна. Она видела ее только раз, испугав до смерти, когда однажды вечером спустилась в подвал за своими лыжами. Может, она решила, что мышь становится слишком нахальной и намеревается вторгнуться на верхний этаж. Или сгрызть ее лыжи, которые она отнесла в кладовую спальни. Время от времени они падали на меня, когда я утром искал на ощупь свою одежду. Их острые концы могли нанести глубокую рану. Это стало предметом постоянных раздоров между мною и Бигги.
Итак, однажды ночью Бесстрашная Мышь получила свою грудинку, насчет которой меня одолевали сомнения. Едят ли мыши мясо?
Потом я залез в ванну с Кольмом. Он был таким сонным, что мне приходилось все время поддерживать его за подмышки, иначе он тут же норовил уйти под воду. Купание с Кольмом всегда меня расслабляло, если не обращать внимания на то, что Бигги всегда приходила полюбоваться на нас.
С искренней заботой она всегда спрашивала:
– У Кольма тоже будет столько волос, как у тебя? – Подразумевая: как скоро он начнет превращаться в отвратительную мужскую особь?
– А ты бы хотела, чтобы я был совсем безволосым, Биг? – слегка раздражаясь, спрашивал я всегда.
Тогда она немного отступала:
– Это не совсем так. Скорее мне не хотелось бы, чтобы Кольм вырос таким же волосатым, как ты.
– Все относительно, Биг, – возражал я. – Я не такой волосатый, как большинство мужчин.