А перед этим взорвали свои позиции. Вместе с боевой техникой. Чтобы она не досталась врагу.
– С какой техникой?
– Со всей. Четыре «тигра». И с десяток крупповских пушек.
– Артист, твою мать! – сказал я. – Ты хоть понимаешь, что натворил?
– А что я натворил?
– Это теракт! И вмешательство в дела суверенного государства!
– Ничего подобного, – возразил он. – Я лишь слегка подкорректировал творческий процесс. Денег на новую технику у них нет. И даже за эту расплатиться не смогут. И значит – кина не будет.
– Почему ты это сделал? – удивленно спросил Томас Ребане.
– Сценарий мне не понравился. Характеры схематичны, а диалоги написаны газетным языком.
Томас взглянул на меня:
– Он шутит?
– Да, шучу, – резко сказал Артист. – Но могу и без шуток. По этому сценарию отца моего героя сослали в Сибирь или расстреляли. Моего отца никуда не ссылали. Но его брат, две тетки и мой дед с бабкой – все они лежат в Бабьем Яру. Объясняю специально для тебя, наследник героя. Бабий Яр – это овраг в Киеве, между Лукьяновкой и Сырцом. В сорок первом году фашисты расстреляли там семьдесят тысяч евреев. Среди них были и все мои предки. Мне до феньки, кто их расстреливал: СС или просто зондеркоманды. И были ли среди них эстонцы – это мне тоже до феньки. Фашисты не имеют национальности. Теперь понятно, почему мне не понравился этот сценарий? И закончим на этом.
Шоссе выскочило из перелеска и тянулось вдоль железнодорожной ветки. Впереди показалась платформа пригородной электрички.
– Высадите меня здесь, а сами уезжайте, – сказал Томас Ребане без особой уверенности в голосе.
– Хочешь вернуться на «губу»? – спросил я.
– Нет, я не хочу. Но вам нужно делать ноги. Очень быстро. Если вас прихватят, у вас будут большие проблемы.
– Если мы тебя высадим, нас прихватят гораздо быстрей, – резонно заметил Муха. – Сначала отловят тебя. Ты в своем сюртуке – как жираф. Кто тебя раз увидит – надолго запомнит. Ты им все выложишь: и где мы, и на какой тачке. После этого отловить нас – раз плюнуть.
– Почему я им все выложу? – оскорбился Томас.
– Потому что ты не Зоя Космодемьянская.
– Это такая партизанка? – припомнил он. – С гордо поднятой головой?
– Она самая, – подтвердил Муха.
– Да, я не Зоя Космодемьянская, – самокритично признал Томас.
– Поэтому сиди и не рыпайся.
– Из‑за меня у вас будут дополнительные неприятности, – счел своим гражданским долгом предупредить он.
– Одной больше, одной меньше – без разницы, – усмехнулся Артист.
– И ты должен нам кое о чем рассказать, – напомнил я. – Ты нас заинтриговал.
– Тогда купите мне водки, – потребовал Томас.
– Совсем обалдел малый! – изумился Муха. – Кто же пьет водку в пять утра?
– Я! – твердо сказал Томас. – Вон там, рядом со станцией, ночной универсам. Там продают все. И водку тоже. Иначе я с вами не поеду. И ничего не расскажу.
– Тормозни, – кивнул я Артисту. – Муха, сгоняй. Ты у нас единственный, кто нормально одет.
– Что будем брать? – деловито спросил Муха, словно всю жизнь только и занимался тем, что бегал за водкой.
– Все равно, – сказал Томас. – Только много!
Через двадцать минут Муха вернулся в машину.
– Только много!
Через двадцать минут Муха вернулся в машину. В руках у него был полиэтиленовый пакет с побрякивающими бутылками. Не успел Артист тронуться с места, как Томас извлек из пакета бутылку и начал зубами выдергивать пластмассовую пробку.
– Стой! – заорал Муха. – Это же бензин!
– Какой бензин? – опешил Томас.
– Чистый. Авиационный.
– Зачем ты купил бензин? – обиделся Томас. – Я просил купить водку, а ты купил бензин!
– Штаны почистить, вот зачем, – объяснил Муха. – Водка – в другой бутылке. Ну, кадр!
Но Томас уже не обращал ни на кого внимания. Отвинтив пробку какой‑то водяры с эстонской этикеткой, он припал к горлу и сделал несколько хороших глотков. Потом промакнул губы рукавом, понюхал мятую гвоздику, торчавшую в петлице его сюртука, аккуратно завинтил пробку и сообщил:
– Вот теперь тип‑топ. Ты спросил, кто пьет водку утром, – обратился он к Мухе. – Водку хорошо пить в любое время. Вечером – чтобы вечер был веселый. Днем – чтобы день был хороший. Ночью – чтобы ночь была не очень длинной. Но лучше всего водку пить утром. У вас, у русских, есть хорошая поговорка: «С утра выпил – весь день человек свободный». Теперь я свободный. – И он с удовольствием закурил.
– Пора валить из этого независимого государства, – сказал Артист. – Не нравится мне Эстония. Маленькая, но злая. Как злобная собачонка.
– Ты не имеешь права так говорить, – запротестовал Томас. – Страна не может быть злой. Такой ее делают люди.
– А я про что? – отозвался Артист. – Проскочим через Нарву, – решил он и прибавил газу.
– Нет, – возразил Томас. – Через Нарву нельзя. Там перехватят.
– Тогда через Псковскую область, через погранпереход «Куницына гора».
– Нельзя, – повторил Томас.
– Ладно, через Латвию – через Валгу.
– И через Валгу нельзя. Вообще через границы нельзя. Все они будут перекрыты.
– Ерунда, – отмахнулся Артист. – Пока они нас вычислят, пройдет время. Не сразу же они кинутся нас ловить.
– Они будут ловить не вас, – сказал Томас.
Он помолчал и со вздохом добавил:
– Они будут ловить меня.
VII
Мы поначалу не придали значения словам Томаса и с таллинского шоссе свернули на трассу, которая должна была вывести нас самым коротким путем к Нарве. Восточнее Кохтла‑Ярве она вливалась в автостраду Таллин – Санкт‑Петербург. До автострады было чуть больше ста километров, потом километров пятьдесят до Нарвы, а там – Ивангород, Россия. При нормальном раскладе к вечеру мы могли быть в Москве. Но нормальным раскладом здесь и не пахло.
– Это плохая дорога, – сказал Томас. – Мы неправильно по ней поехали.
– Нормальная дорога, – возразил Артист, держа под сто пятьдесят. – Не автобан, но бывают и хуже.
– Она не потому плохая, что неровная, – объяснил Томас. – Много дорожных постов.
– А на таллинской трассе – меньше?
– Не меньше. Но там их можно объехать. Хорошие проселки – к хуторам, к дачам. Здесь – болота, особенно на севере. И если пост – его не объедешь.
– Фигня, проскочим, – отозвался Артист. – Пока они сообразят, что к чему, мы уже будем в России.
Дорога была пуста, в темных ельниках и прозрачных березнячках по обочинам висели клочки тумана, мелькали хутора, в которых только‑только начинала пробуждаться жизнь.