В кейсе лежали три пухлые пачки бумаг, крест‑накрест перевязанные шпагатом. На верх‑них листах – герб Эстонии: три силуэта львов, один над другим, в дубовом венке. Зеленоватый фон, типографский шрифт. В тех местах, где типовой текст прерывался, – выцветшие чернильные надписи от руки. И типо‑графский текст, и надписи были на эстонском.
– Что это? – спросил Томас.
– Купчие.
– Настоящие?
Об этом можно было не спрашивать. У старых бумаг есть свой запах: запах теплушек, санпропускников, тлена. Запах времени.
– Можете посмотреть, – разрешил Мюйр. – Все семьдесят шесть купчих. С описью. Альфонс Ребане был очень педантичным в делах.
Томас даже забыл выпить. Но тут же вспомнил. Потом отставил бокал, развернул ветхий лист описи и начал внимательно читать.
– Господи милосердный! Тридцать восемь гектаров в Пирите! А это? Еще двадцать два. Ну, дедуля! Он умудрился скупить полпобережья!
Томас развязал одну из пачек и стал осторожно перебирать купчие, стараясь не повредить старую гербовую бумагу. Рита Лоо молча просматривала опись. Только я оставался без дела, так как из всего написанного понимал лишь одно слово: «Eesti» – «Эстония».
– Я понял! Теперь я все понял! – вдруг радостно известил Томас, как бы выныривая из прошлого. – Знаете, почему мой дедуля был таким отважным воином? Он воевал не за фашистов. Нет! Он воевал не против коммунистов! Срать ему было на тех и других! Он воевал за свое добро! За свою собственность! Он не верил, что совет‑ская власть в Эстонии навсегда. И ведь оказался прав, старый козел! Но немножечко ошибся в сроках. Всего на каких‑то шестьдесят лет.
– Он не был старым козлом, – поправил Мюйр. – В тридцать девятом году ему был тридцать один год. На четыре года меньше, чем сейчас вам.
– Да? В самом деле. Тогда понятно, почему он ошибся. Молодости свойственно торопить будущее. Но все равно я начинаю его уважать.
Томас вновь занырнул в историю и тут же вынырнул, как ошпаренный.
– Вы только посмотрите! – завопил он, размахивая одной из купчих. – Это же Вяйке‑Ыйсмяэ!
– Совершенно верно, – кивнул Мюйр. – Таллинские «Черемушки». Они построены на вашей земле.
– Нет, они построены при советской власти, – со вздохом напомнил Томас. – Как телецентр, как санатории на побережье. И как все остальное. В том числе и дом президента.
– Но земля принадлежит вам. Вы вправе потребовать выкупить ее. Или назначить арендную плату.
Томас бережно собрал купчие, перевязал их шпагатом, свернул опись и аккуратно уложил в кейс.
– Это бесценные бумаги, господин Мюйр. Отнесите их в исторический музей, – посоветовал он. – Их место там, в Большой Гильдии. Под стеклом на стендах.
– Да, до недавнего времени эти бумаги имели только историческую ценность, – подтвердил Мюйр. – Но после того как был принят закон о реституции, они обрели вполне реальную цену. Сейчас они стоят от тридцати до пятидесяти миллионов долларов. Но не исключено, что и сто. Это зависит от конъюнктуры. Вас это по‑прежнему не колышет?
Внук национального героя Эстонии взъерошил волосы, поскреб в затылке и впал в ступор. Благоприобретенная осторожность боролась в нем с верой в удачу, в счастливую свою звезду. Но звезда была слишком яркой, а удача слишком большой. Так не бывает. Или бывает? Или не бывает? Или все же бывает?
Рита Лоо была права: его не обували, его уже давно обули. Но гораздо раньше, чем он согласился встретиться с Матти Мюйром. Он думал, что у него есть выбор. А я почему‑то был уверен, что никакого выбора у него нет.
Старый паук, он же король пик и он же отставной генерал‑майор КГБ господин Матти Мюйр сидел в слишком глубоком для него кресле, положив на кожаные подлокотники маленькие сухие руки, наигрывал пальцами на коже какой‑то одному ему слышный марш и с интересом наблюдал, как вяло дергается в его паутине муха по имени Томас Ребане. Он не спешил. Куда ему было спешить? Он знал, что добыча от него не уйдет.
– Сколько? – спросила Рита, прерывая затянувшееся молчание.
– Это уже деловой разговор, – одобрил Мюйр. – За купчие – ну, скажем, пятьдесят тысяч долларов. Для начала, на первом этапе.
– Для начала? Это подразумевает какое‑то продолжение. А на втором этапе?
– Пятьдесят процентов, госпожа Лоо.
– От чего?
– От всего. От стоимости недвижимости. От аренды за землю. От всего.
– Пятьдесят процентов?! – изумился Томас, выведенный из ступора такой наглостью. – Это же пятнадцать миллионов от тридцати! Двадцать пять от пятидесяти!
– Или пятьдесят от ста, – подтвердил Мюйр.
– Вы считаете это справедливым? – загорячился Томас. – Мой дедуля за эти бабки ночами не спал! Думал о солдатиках, которые едят гнилое мясо, и плакал! Мучился угрызениями совести! Он за них кровь проливал на фронтах Великой Отечественной войны! Хоть и с другой стороны. Вы грабите национального героя Эстонии! Это непатриотично, господин Мюйр!
– Во всем нужна мера, дорогой Томас. Чрезмерный патриотизм – это национализм.
Рита Лоо вернула разговор в деловое русло:
– Если мы заплатим вам пятьдесят тысяч долларов за купчие, с какой стати нам отдавать что‑то еще?
– Да! Целую половину! – горячо поддержал Томас.
– Очень хороший вопрос, – похвалил Мюйр. – Значит ли это, что вы готовы купить у меня эти бумаги?
– Может быть, – подумав, известил Томас.
– Ты спятил! – прокомментировала Рита.
– Нет, – возразил он. – Я думаю о будущем. Что в жизни самое неприятное, кроме похмелья? Сожаления о возможностях, которые ты упустил. Я не хочу лежать ночью в постели и грызть ногти. Это негигиенично. Поэтому я не спятил.
– Господин Мюйр, у нас нет таких денег, – объяснила Рита. – Мой вопрос был чисто теоретический.
– Но я на него отвечу. Ответ такой: потому что без меня вы не получите ничего. Чтобы у вас на этот счет не оставалось сомнений...
Он вынул из бокового кармана кейса какую‑то бумагу и подал Томасу, как бы приглашая его занять более активную жизненную позицию:
– Ознакомьтесь с этим документом.
Томас пробежал глазами текст и молча передал бумагу Рите. Она тоже прочитала и бросила ее на стол. Поскольку я был уже посвящен во все эти дела, то счел для себя возможным тоже ознакомиться с документом. Он играл, как я понял, роль козырного туза.
Туза пик.
Это и был туз пик.
Это была ксерокопия завещания. Бумага не гербовая, самая обычная, очень старая, с обветшавшими углами, отчетливо видными на оттиске. Прыгающий машинописный текст. Текст русский. Место и время составления завещания тщательно затушеваны черным фломастером. Сначала с завещания сняли ксерокопию, а потом затушевали текст.
"Я, гр. Ребане Альфонс, 1908 года рождения, находясь в здравом уме и ясной памяти, действуя добровольно, настоящим завещанием завещаю все принадлежащее мне имущество гр. (фамилия зачеркнута).
Настоящее завещание составлено и подписано в двух экземплярах, из которых один выдается на руки завещателю Ребане Альфонсу, а второй хранится в делах нотариуса по адресу (адрес зачеркнут).
Завещание подписано гр.