Не кручинься, пей, вот так.
- Ух, много пил, - а и крепкий твой мед! Не кручинюсь... Плечиируки
томятся по делу. Много его на Москве, да во Пскове наши играть зачинают...
(*16) Меня же тянет на Дон.
- Жонка, видно, ждет там? И зачем ты, сокол, такой сладкой уродился?
- Думаешь... приласкаю, а рука за пистоль тянется-убить...Боярыню
нынь приласкал.
Глаза женщины загорелись злым:
- Змею ласкать? Змея, сокол, завсегда с жигалом!
Атаман, выпивая, обмолвился раздумчиво:
- Есть у меня чутье, как у зверя, и знаю я... убить или простить... Тут
надо было так - простить...
- Пей!.. Я нацедила... Вишь ты какой!.. Погоди-ка, чокнемся.
Она потянулась к нему и, чокаясь, сверкнула накапками вышитыхжемчугом
рукавов, обхватила его за шею, целуясь:
- Не висни, жонка!
- Аль уж не любишь?
- Не лежит душа к любови... Другое вижу... вижу далекое...
- А я ничего не вижу, люблю тебя, как молонью. Страшной сегодняМоскву
видела, ой, страшная была Москва! И что ты с собой за заветное носишь, что
народ за тобой так липнет? Готов был народ все изломить,ибогаицаря
кинул. А я бы уж, если б волябыла,приковаласоколакмоейкроватке
золотой цепью, перлами из жемчугов опутала бы кудрииневыпустила,не
отдала никакой чужой красе, выпила бы твою кровь итутпомерластобой
какой хошь лихой смертью.
- Кинь! То пустое...
- Не пустое, сокол! Голова мутится, сердце горит... Так бы ипошлада
предала себя: "Нате, волки, ешьте! Помереть хочу. Нет мне жисти - люблю!"
- Забудь все, - пей, дьявол!
- Гуляют да пьют, а бояре тут! - хрипел голос из распахнутой двери.На
убогих ногах горбун, звеня железом, вполз в горенку.
Рука упала на саблю, атаман вскочил на ноги.
- Эй, старик! Где вороги?
- То, гостюшко, кошуню я! Пустое говорю, - нет ни бояр,ниистцов,а
вот на торгу висит грамота, а в ней списаны твои приметы, играмотучтут
люди всякие...
- Ой, дедко, скоро как и грамота?!
- Сам чел, и люди чли, и пьян и тверез, всяк утойграмотыстоял.А
платитсязатвоюголову,гостюшко,ценанемалая:тристарублев
московскими, да тулуп рысей, да шапка тому, кто тебя уловит...
- Мекал я, - тут меня дошли?
- Пей, мой боженька!
- Не бог я и богом бытьнехочу...Ходилпомонастырям,нанарод
глядел... веру пытал... Верю ли я, не знаютого...Ведаюодно-народ
молит бога с молитвами, слезами да свечами, а кругом -виселицы,дыбаи
кнут... Богач жиреет, а народ из последнихсилтянетсвойоброк...от
воеводы по лесам бежит. Палачам за поноровку, чтоб помене били,последние
гроши дает, а у кого нет, чем купить палача, ино бьют до костей... Пытал я
бога искать, да, должно, не востер в книгочеях. Вот брат мой старшой, Иван
Разин (*17), чел книги хорошо и все клянет... Не бога искать время, искать
надо, как изломить к народу злобу боярскую.
- Нынь, милой, не одних истцов, пасись всякого: имать будут тебя все...
Срежь-ко свои кудри, оставь, их бедной Ирихе.
..
Срежь-ко свои кудри, оставь, их бедной Ирихе...Откажиейкудерышки,-
ведь унесешь любовь,аякудрибудуподподушкойхоронить,слезами
поливать и стану хоть во снах зреть тупутинудальную,гделетаетмой
сокол желанной... Слушь! Вот что я удумала...
- Говори, жонка, - дрема долит!
- Обряжу я тебя в купецкую однорядку, брови подведу рыжим, усы и бороду
подвешу... сама купчихой одежусь, и пойдем мыстобойчерезМосквудо
первых ямов да наймем лошадей. Я-то оборочусь сюда, а ты полетай вродиму
сторону.
- Спать, жонка! А там, напостелидодумаю,бытьлимневкупчину
ряженным или на саблю надею скласть, - спать!..
- Ой, на перинушке дума не та!Инедамятебедуматьиныхдум,
сокол... Постельные думы - особые.
- Пей, дедо, с нами!
Горбатый старик, примостившись в углу под образами налавке,приклеив
около книги старой, большой и желтой, две восковые свечи, читал.
- Пей, старой!
- Сегодня, гостюшко, я не пью...сегоднявкушаюиноймед-мудрых
речения...
- Бога ищешь? Кинь его к лиходельной матери! Ха-ха-ха!
- Ну его! Снеси меня, Степа... снеси на постель, и спать...
Свечи погашены. Сумрачно в горнице. Сидит в углу старик,дрожатгубы,
спрятанные в жидкой бороде, водит чернымпальцемпорукописнымстрокам
книги. На божнице, у Спасова лика, черного в белом серебряном венце, горят
три восковые свечи. Спит атаман молодой, широко раскинув богатырские руки,
иногда свистит и бредит. К его лицу склониласьженщина,кикаее,мутно
светя жемчугами и дорогими каменьями, лежит на полу у кровати.
Женщинаупорноглядит,иногдаводитсебярукойпоглазам.Вот
придвинулась, присосалась к щеке спящего, он тревожнопошевелилголовой,
но не открывая глаз; она быстро сунулась растрепанными волосами в подушки.
Дрожит рубаха на ее спине, колыхаются тихие всхлипыванья.
Переворачивая тяжелый лист книги, горбун чуть слышно сказал:
- Ириньица, не полоши себя, перестань зреть лик: очи упустятзримое-
сердце упомнит.
Она шепотом заговорила:
- И так-то я, дедко, тоскую, что мед хмелен, а хмель не берет меня...
Горбун, перевернув, разгладил лист книги.
ВОЙСКОВАЯ СТАРШИНА И ГУЛЕБЩИКИ
1
Батько атаман на крыльце.Распахнуткунтуш.Смуглаярукалежитна
красной широкой запояске. Из-под запояски поблескиваетручкойсеребряный
турский пистоль. Лицо атамана в шрамах, густые усы опущены,подбараньей
шапкой не видно глаз, а когда атаман поводитголовой,товправомухе
блестит серебряная серьга с изумрудом.
- Ге, ге, казаки! Кто из вас силу возьмет, тому чараводки,другая-
меду.
- Ого, батько!
Недалеко от широкого крыльца атамана, ухватясь за кушаки,борютсядва
казака. Под ногами дюжих парней подымается пыль; пыль - как дым прилуне.
Сабли казаков брошены, втоптаны в песок, лишь медные ручкисабельтускло
сверкают, когда борцы их топчут ногами.