Боярин с дьяками проталкивались на площадь к церкви. Не доходяплощади
-рядторговыхларейишинков-сараев.Москвичи,подойдякларям,
рассматривая товары, приостановились: перед одним ларем ходилвзад-вперед
бородатый перс в широком кафтане из верблюжьей крашенной в кирпичныйцвет
шерсти, в коротких, до колен, такого же цвета штанах, с голыминогами,в
башмаках на босу ногу, кричал, как гусь:
- Зер - барфт! Зер - барфт! [золото - ткань]
Идя обратно, взывал тем же голосом:
- Золот - парш, золот - парш!
- Эй, соленой!
- Он не грек - баньян, мултанея.
- Не, пошто? У тех по носу мазано желтым и вбелойчалме,аэтотв
синей, да все одно. Эй, почем парш, чесотку продаешь?
В глубине ларя сидел другой перс, - видимо, хозяин, в халате из золотой
с красными разводами парчи, в голубой, вышитой золотом чалме, - еллипкие
сласти, таская их руками из мешка в рог; чернаясблескомбородаперса
было густо облеплена крошками лакомств.
Когда с зазывающим покупателей персом разговаривали, он улыбался, махал
руками, кричал громче первого:
- Хороши парча! Хороши, дай менгун, козак!
Боярин подошел к ларю, подкинул вывешенные светлые полотнищанаруке,
сказал:
- Добрая парча! Надо зайти купить... На Москву такой не везут...
Прошли, почти не взглянув на лари с синейодамашкой-камкой[камкаиз
Дамаска], коротко постояли у ларясбархатами:бурскими,литовскимии
веницейскими.
- Бархаты продают, разбойники,невпримерлучшемосковских:цвет
рудо-желтой, золотным лоском отливает...
Дальше и в стороне - ларь с сараем. Сквозь редкие бревна сарая из щелей
сверкали на свет жадные чьи-то глаза. Ларь вплотную подходилксараю.В
сарай из открытого ларя - дощатая дверь, завешанная наполовинуперсидским
ковром; по сторонам ларя - ковры удивительно тонких узоров. Бояринразвел
руками и чуть не уронил свой посох с золоченым набалдашником:
- Диво! Вот так диво! Этаких ковров не зрел от роду моего,аживуна
свете довольно...
В ларе два горбоносых, высоких: один - в черной шапке с меховым верхом,
другой - в черной мохнатой; из-под кудрей овчины гляделиострыеглазас
голубоватыми зрачками; оба в вывернутых шерстью наружу бараньих шубах.
- Кизылбашцы [персияне], нехристи, - проговорил Ефим.
Боярин оборвал дьяка:
- Холоп! Спуста не суди: кизылбашцы - те, что парчой торгведут,эти,
думно мне, лязгины!..
Один из горбоносых, выпустив изо ртамундштуккальяна,стоявшегоза
ковром на столике, закричал:
- Камэнумэк, арнэлахчик! Мэ тхга март!ЦахумэнкхаличаннерХоросаниц
ев-Парскастанц Фараганиц!
Снова бойко и хищносхватилчернойлапойсострыминогтямичубук
кальяна и с шипеньем, бульканьем начал тянуть табак.
- Сатана его поймет! Сосет кишку,единочтоизжилкровьтянет...
Ей-бо, глянь, боярин, - соСтрашногосудачертилаетпо-адскому!-
вскричал Ефим.
- Запри гортань! Постоим - поймем, - упрямо остановился боярин.
- Запри гортань! Постоим - поймем, - упрямо остановился боярин.
Другой горбоносый закричал по-русски:
- Господарь, желаете ли купитьдевочкуилимальчика?..Ещепродаем
ковры из Хорасана и Персии - Фарагана [переводтого,чтокричалпервый
армянин по-армянски; Фарагана - Фергана].
Первый горбоносый опять крикнул, коверкая русские слова:
- Сами дишови наши товар! - кричал он гортанно-зычно, словно радовался,
что знал эти чужие слова. Тонкий, сухой, с желтым лицом.Баранийбалахон
на нем мотался, и когда распахивался, то на поясе с металлическими бляхами
под балахоном блестел узорчатыми ножнами длинный кинжал.
Боярин подошел, потрогал один ковер.
- Хорош ковер - фараганский дело! - сказал тот, что кричал по-русски.
Стали торговаться. Дьяки молча выжидали; только Ефим увивалсяоколо-
гладил ковры, прикладывался к ним лицом, нюхал.Бояринприторговалодин
ковер, черный человек бойко свернул его, получил деньги, заговорил, шлепая
по ковру коричневой рукой:
- Господарь, купи девочка... -теркская,гибкая,ца!-Онщелкнул
языком. - Будит плясать, бубен бить,играть,птица-недевочка,ца!
Летает - не пляшет...
Боярин молча махнул рукой одному из бородатых дьяков, передал ковер:
- Неси, Семен, ко мне!
Дьяк принял ковер.
Черный продолжал вкрадчиво:
- Есть одна... Груди выжжены... нагрудяхкизылбашскичашечки...на
цепочках... Любить можно, дарить можно - матерью небудет...грудьнет,
плод - нет... Вырастет, зла будет, как гиена. Можно господарютакаясвой
гарем беречь - никого не пустит, жон замучит, сама - нет плод и другимне
даст чужой муж ходить... Дешево, господарь... девочка...
Боярин, делая вид, что не слышит вкрадчивой речичерного,разглядывал
ковры.
- Сами дишови наши товар! - кричал другой.
Ефим, понимая, что этот не знает много по-русски, сказал:
- Ты, сатана, баньян ли грек?
- Нэ... - затряс тот мохнатой головой, - нэ грек, армэнен... Камэнумэк,
арнэл ахчик!
- Дьяки, идем дале!
Дьяки поклонились и двинулисьзабоярином.Ефимподошелкбоярину
ближе, заговорил быстро:
- Глядел ли, боярин, на того, что по-нашему не лопочет?
- Что ты усмотрел?
- Видал я, боярин, у него под шубой экой чинжалище-аршин, - видно,что
разбойник, черт! Продаст да догонит, зарежет и... снова продаст!
- Ну, уж ты! Сходно продают... На Москве таких ковров и за такие деньги
во сне не увидишь...
- Им что, как у чубатых, - все грабленое... Видал ли,кольковсарае
мальчишек и девок малых: все щели глазами, как воробьями, утыканы!
- Да, народ таки разбойник! - согласился боярин и прибавил: - А торгуют
сходно...
Под ногами начали шнырять собаки, запахло мясом, начавшим тухнуть. Мухи
тыкались в лицо на лету, - в этих рядах продавали съедобное.
Бурые вепри, оскалив страшные клыки, висели насолнопекенесниманные,
они подвешены около ларей веревками к дубовым перекладинам. Мухиичерви
копошились в глазах лесной убоины. Тут же стояли обрубленные ногистепных
лошадей, огромные, с широкоразросшимися,неуклюжимикопытами.