Худой глаз - спаси бог.
- Не любит меня никто, мамка! Душно, скучновтерему...Наволюбы
куда... Хоть с каликами, что ли, подти?
- Да ты с чего это, моя королевна? Что ты, Ильинишна,мать?Данешто
мало тебе любови, ласки от боярина Бориса-то?
- Горючее у меня сердце, мамка, как смола наогне.Сжигаетменямое
сердце, а стар ведь он, муж...
- Ты сгоряча, дитятко, не скажи ему такого, - спаси бог! Любит он тебя,
собой не дорожит - во как любит! И я тебя люблю... смалыхлетлюблю...
Царицу-то Марью мене люблю я... Ты мной пестована, байкана - ой, ты! Яза
тебя хоть седни помереть готова.
- Живи, мамка! Пошто тебе за меня помирать?.. А вотскажу,-боярыня
подняла голову, - говоришь: "Взведи поклеп на казака, что в солейном бунте
был". А мне вот его охота видеть здесь, у себя всветлице,спроситьобо
всем самого...
- Да ты сотвори, боярыня, Исусову молитву, -змия-аспидазретьсвоим
глазом хошь! Как он убьет тебя? Ведь онведомойдушегуб,ежелионтот
отаман солейной, станишник,шарпальник...огоньзаразительный,болесть
лютая - трясуха его бей!
- Чуй, мамка! Кабы не тот казак, меня бы тогда убили: он недал...Не
убили бы - спалили терем... Я же была недвижима... Теперь мне памятныего
слова: "Спи, - не тронут, не спалят!" Больна ябыла,нопарчу,каменья
дорогие и лица видела ясно, яснее, чем ныневижу...Глазаегопомню-
страшные глаза...
- Как же ему, боярыня Ильинишна, тебя было не сохранить? Такоезатеял,
грабежник! Еще бы - рухло боярское расхитили, да еще быитебя,хворую,
кончили...
- Кто грабит, мамка, тот не думает и не боится, -втолпеграбителей
одного виноватого нет: всятолпавиноватаиневиновата...какхошь
суди...
Боярыня снова уронила голову нагрудь.Старухепоказалось,чтоона
плачет.
- Ой, что ты, Ильинишна? Уж непривестилитебеколдовкуТатьянку?
Может, наговор какой? Вот уж истинно,чтоизолототускнеетижемчуг
бусеет порой.
- Хочу глянутьнанего!Можетбыть,расскажетмнетакое,чтоя
развеселюсь, успокоюсь. Ведь он не мы! Он вольной - в горах, в море бывал,
в степи без конца-края... Горы выше облаков! Море - океан неведомый, степь
- целый свет голубой дазеленой,ивсякаятамтварьживет,малаяи
большая... Барбы [барсы] полосатые... В облаках орлы, -крылысажень,а
клюв - что железный.
Боярыня порывисто встала, начала ходить по светлице.
- Приведи его, мамка! Сыщи...хочуеговидеть...Подарютебе,что
попросишь, и поверю, что жалеешь, любишь меня. Хоть ты люби меня...Девки
- те, я вижу, прелестничают, кланяются, а боятся меня и не любят.
- Ой ты, королевна моя! Немысленное говоришь, а как проведаетпрото,
что ты через меня в светлицу водила шарпальника, Борис-то Иванович? Ачто
проведает, - то, скажу тебе, все ему будетсказаноичтомежтобойи
разбойником говорено было.
Ежели, мать, не пустое народ говорит, что он-
тот отаман солейного бунта, так, ты думаешь, бояре без пытки егооставят?
Да век такого не бывало, а каконподкнутомдаогнемвисетьбудет,
думаешь, не скажет, где у кого был и что скемговорил?Тогдамыкуды
денемся?.. Ну, ты-то, пожалуй, за стеной-боярин-мужзаступится,ая
куды? Страшно ведь на виске жисть без покаяния кинуть! Ведь я, что былинка
на ветру, - одинока, и душа от страху улетит. Ведь бьют-то, с трехкнутов
из человека кровь - с головы до пят!
- Я за стеной, сказываешь ты, ты за мной - я твоя стена! Никого, ничего
не боюсь... Боюсь сидеть в терему, с тоски пить медыхмельные,шитьбез
толку, без надобы в пялях или по церквам ходить, попов да нищих слушать-
и то много опостылело душе. Любишь меня, мамка, то идизаменя-сыщи,
приведи его скоро!
- Вот я на свою голову глупую нажила беду -выньдаположь!Уматы
решилась, Ильинишна... А где еще те козаки живут? Может, стоятвслободе
дальней, ино они, козаки, - не мы, господскиелюди...Поди-кось,станут
они смирнехонько в хоромах сидеть, чай, всеразбрелисьпоМоскве!Ночь
лихих людей не держит, а манит... Колоды,решеткивулицах-нипочем,
сторожи их боятся... С пистолем, с саблей такого неповолокешьвгубную
избу [губная изба - изба, в которой вершились разбойные дела;такиеизбы
бывали только в провинции], да и сами-то сторожи - им потатчики...Агде
продтить нельзя, там лихой человек пустымдворомпролезет,-сказывали
люди... Сыщи-ка скоротакогокозака...Нет,Ильинишна,королевна,не
спеши, потерпи с эстим свиданьем...
Боярыня топнула ногой.
- Хочу видеть скоро! Хочу! - Она прилаживала кику, взятую славки,на
голову, бросила кику о пол. - Чуешь меня, мамка!
- Чую, королевна заморская! Чую, Ильинишна... Смысленого кого налажу за
тем змием в ход. Господи прости, вот напасть-то навела себе наголову,а
страх на душу старую!.. Ой, мне беда неминучая! Иду, боярыня!
Стуча по полу клюкой, старуха спешно ушла.
2
Беззвучно, плотнопригнетаякполуногивсафьянныхсапогахбез
подковок, вышел из дальних горниц Юрий Долгорукий. Встоловойгорницес
синими без цветов стенами, между окон, угорокссеребром,стоялидва
молодых подручных дворецкого в белых парчовыхтерликах.Устолазастыл
неподвижносамдворецкий-седой,почтенныхлет.Настолемного
трехсвечных шандалов. Стол голубеет скатертьюизкамки,концыскатерти
шиты серебряными травами с золотыми копытами. Воевода, перекрестясь, сел к
столу, ястребиные глаза скользнули по золоченымбратинамикушаньямна
серебряных блюдах. Он, видимо,нашелвсевпорядке;однолишьмолча
показал рукой в перстнях - на огоньсвечей.Дворецкийбойкоотыскалв
кармане доломана съемцы, торопливо снял нагар.
- Сказать холопям, что у дверей: боярина Киврина пустить, иных никого!
- Указано, князь!
- Чтоб проводили боярина сюда!
- То им ведомо, князь.