..
- Ну же, Михаила! Кажи, как мужик воеводе кланяетца!
Вожак стукнул бубном о голову. Медведь лег на брюхо,поползпополу,
пряча морду между лап, скуля и воя.
- Ану,Михаила,кажилюдучестному,какизмужиканабоярина
вотчинного выколачивают посулы судейскидаподать,заединоипосошные
деньги!
Медведь присел на задние лапы, вцепившись передней лапой в пол,правой
начал бить и царапать, так чтоотполовицполетелидранки,онрычал,
кряхтел и скалил зубы.
- Эй, нечистики! Прогоню да на съезжую сдам за такое... Итозавас,
того гляди, в ответ станешь. Заказано на кружечной с медведем!-крикнул
целовальник.
Вожак унял медведя. Питухи поили водкой и мужика и медведя.
Казак, выпив мед, запил водкой. В голове зашумело, буйное поднялосьсо
днадуши.Рукапотянуласьксабле,-браладосадапочему-тона
целовальника, - но он сдержался, встал и, раньше чем уйти,повелплечом,
двинул шапку на голове, крикнул:
- Гей, народ московский! Ино коза, колодки и кнут обмяли твою душу... С
молитвами, надобными не богу, а попам, волокешь свое горе в гору! Агорше
то, что кто за тебя пошел, того сам же куешь в кайдалы, и неттеберодни
ближе бояр да приказных. Дивлюсь я много и, ведай - жду: когдажепридет
время тому, как скинешь с плеч боярскую тяготу?!
- Вот она правда! То войну казак! - отозвались голоса питухов.
Целовальник загреб воздух широкойладонью.Ярыгабойкоподскочилк
нему. Целовальник зашептал, кося глаза в сторону казака:
- Беги, парень, в Земской! Боярина Квашнина дьякаммолви:"Пришлой-де
станишник мутит народ на государеве кружечном..." Скоро обскажи...
- Чую сам - не впервой, Артем Кузьмич!
Ярыжка без шапки выскользнул в сени.
Казак, спокойно звеня подковами сапог, шагнул вслед ярыжке.
Парень спешил, не оглядываясь, на ходу подбирая полы длинногокафтана,
подтягивая фартук. Казак не выпускал парня из вида. На повороте, в глухом,
узком переулке, ярыжка полез через бревно, задержался, вытягиваяногииз
глубокого снега. Людейздесьнебыло.Сверкнулогонь.Ярыжкаохнул,
метнулся от выстрела и упал между бревен. Казак сунулдымящийсяпистолет
под шубу за ремень. Шагая через бревна,вдавилубитоготяжелымсапогом
глубже в снег и, выбравшись проулком на площадь, сказал громко:
- Сатана!
Прошел краем площади мимо Земского приказа, вышел на Москву-реку.
5
Мост через реку на обледеневших барках, косые перила в снегу.Недалеко
от моста лари и амбары пустуют. Торговля перешла наМоскву-реку.Первыми
там расставили свои лари мясники и рыбники, за ними перебралиськупцыиз
больших рядов с Красной площади. В городе торгуют лишь на лоткахблинники
и пирожники.
У моста, впереди ларей,пространный,сдерновойкрышей,вдавленной
посредине, сруб-баня. В сторону реки у бани журавль для подъема воды. Окна
бани заткнуты обледеневшими вениками.
Сквозь веники ползет пар.
Сквозь веники ползет пар. Пар доходит до потоков крыши,спотоковот
тепла и пара каплет вода, длинные сосульки кругом увешали потоки бани.
Из косых прочных дверей бани выходят голые.Тогдавраскрытыедвери
слышен стук деревянной посуды,вырываетсялюдскойгалдеж,шипитвода,
кинутая на каменку. Голые, выйдя, натираютсяснегом,иные,незамечая,
стоят под капежом крыши, осовелыми глазами глядятнапрохожих,прохожие
точат зубы:
- Эй, молочший, грех-то закрой!
- А то будто поп какой с волосьем! Бесстыжий - воду пустит к дороге.
Вечереет. Люди гуще идут от всенощной.
Из бани вышлабаба,всяголая,животвисит,груди-тоже,сама
семипудовая, матерая, на двойном подбородке ряд бородавок, между голых ног
веник, капает вода на снег. От бабы пар столбом, дышит тяжело.
Прохожие гогочут:
- Грех-то омыла-а!
- Тебе што?
- Эй, сватья! Почем мясом торгуешь?
- У, штоб тя в Разбойной уловили!
К бабе подошел черноволосый, с курчавой бородой сын боярский, по зимней
малиновой котыге желтые шнуры, шарики-ворворки вузорахпетель.Подошел
плотно, ущипнул бабу за отвислый животи,словновыбираясвиноемясо,
ткнул концом пальца в разные части пухлого тела.
- Идешь?
- А што даешь?
- Две деньги.
- Не, коли полтину, - иду!
- А дам!
- Деньги в руку, - у меня распашонка в бане.
Парень сунул деньги:
- Сполу бери - остача за ларем!
- Вишь, я босиком, - жди.
Баба завернула в баню и скоро вышла в серой овчинной кортеливнакидку,
в низких валенках.
- Красавчик, скоро? Ино озябну.
- Окрутим в один упряг.
Оба нырнули за лари.
За ларями женский крик:
- Ой, ба-а-тю-шки!
- Держи, робя! Держи! Экую хватит всем.
- Го-о!
- Охальники-и! Дьявола-а...
- Рожу - накинь тулуп!
- Куса-ется... а, стерва-а!
- Кушак в зубы - ништо-о!
- Кидай!
- Ой, о-о!
- Воло-о-ки...
- Го, браты! Не баба - розвальни...
- Кережа! Ха...
Казак, прислушавшись, шагнул к ларям. За баней, между ларей, у высокого
гребня сугроба, в большом ящикессоломойнаовчиннойкортелилежала
валенками вверх распяленная баба - лицо темное, вздутое,глазавыкачены,
во ртукраснаятряпка.Тутже,уящика,двоерослыхпарней:один
подтягивал кушаком кафтан, другой - штаны. В стороне и, видимо, на страже,
лицом к бане, стоял черноволосый боярский сын.Воротникзимнегокаптура
закрывал шею парня; крутой лоб и уши открыты, он курил трубку, поколачивая
зеленым сапогом нога об ногу.
Казак выдернул саблю.
- Эй, сатана, - жонку!
Неподвижная фигура в красном задвигалась. Боярский сын, быстро пятясь и
щупая каблуками снег, сверкнул кривой татарской саблей.
- Рубиться? Давай!
В сумраке брызнули искры, звякнуласталь.Сдвух-трехударовсабли
боярский сын понял врага - бойкими, мелкимишагамиотступилзаларьи
крикнул:
- Ништо ей, дубленая! Коли хошь, вались - не мешаем.