Сдвух-трехударовсабли
боярский сын понял врага - бойкими, мелкимишагамиотступилзаларьи
крикнул:
- Ништо ей, дубленая! Коли хошь, вались - не мешаем...
- Дьявол! Спустишь жонку?
- Эй, други! Здынь блудную... темнит, неравно караул пойдет - жонкане
стоит того, ежели за нее палач отрубит нам блуд...
Бабу вскинули вверх, выдернули изо ртакушак,накинулиейнаплечи
кортель:
- Поди, утеха, гуляй!
Баба кричала:
- Разбойники-и! Ой, охальники-и!Наймовалодин,акучанавалилась!
Подай за то рупь, жидовская рожа-а!
- Ругаться! - крикнул боярский сын. - Гляди, пустая уйдешь!
- А нет уж, не уйду, - плати-ко за троих!
- Мотри, черт, еще опялим!
- А плюю я на вас - боюсь гораздо!
Казак громко сказал:
- Ну и сатана!
Боярский сын, шагнув к бабе, крикнул казаку:
- Убойство мекал? Ха! тут едина лишь женска потеха...
- Ты, кучерявый, ужо на маху где сунешься - повешу!
Казак пошел прочь.
- То, го! Повесишь, так знай, как меня кличут-зовусьбоярскийсын
Жидовин Лазунка-а... (*34)
- На глаза попадешь - не уйти!
- Ай да станишник! Рубиться ловок, да изМосквыещеневыбрался,-
Москва, гляди, самого вздыбит, как пить...
- Дьявол! С хмеля, что ль, я ввязался к ним?
Тряхнув плечами, казак пошел на мост.
6
Длинная хата от белого снега, посеревшеговсумраке,слилась,стала
холмом. Тропа к ней призрачна, лишь чернеет яма входа вниз.
Казак шагнул вниз, гремя саблей, ушиб голову, ища ногой ступени, слышал
какую-то укачивающую песню:
Тук, тук, дятел!
Сам пестренек,
Нос востренек,
В доску колотит,
Ржи не молотит!
Как и два года назад, он натыкался в темнотеширокихсенейподземной
избы на сундуки и укладки.
В голове мелькнуло:
"Будто слепой! Шел городом на память... Здесь иду на голос".
От сильной руки дверь раскрылась.Пахнулотеплом,кислыммолокоми
одеждой...
- Мати родимая, голубь! Радость ты наша светлая! Да, дедко, глянь скоро
- сокол, Степанушко!
Ириньица в желтом летнике сорвалась с места, зацепив люльку.Влюльке
поднялся на ноги темноволосый мальчик:
- Ма-а-а-ма-а...
Старик медленно отстранился откниги,задулприкрепленныеналавке
восковыесвечии,почему-товстав,запахнулрасстегнутыйворот
пестрядинной рубахи:
- Думали с тобой, Ириха, еще вчера: век его не видать!..Поздоровули
ехал, гостюшко?
- Здорово, дед. Ириньица, как ты?
- Ведь диамант в серебре! Ночь ныне, а стала днем вешним!
Ириньица, целуясь и плача, повисла у гостя на шее.
- Не висни, жонка! Оженился я - примай или злись, как хошь!
- Ой ты, сокол, голубь-голубой, всем своя дорога, - нет,незлюсь,а
радуюсь.
Гость бросил на лавку шубу, отстегнул накафтанеременьссаблейи
плетью, - на пол стукнул пистолет, он толкнул его ногой под лавку.
- Ой, давно не пивала я, а напьюсь же сегодня, ради сокола залетного, -
прости-ко ты, горе-гореваньицо...
Женщина заметалась, прибирая горенку. На ходу одевалась:
- Умыться-то надо?
- Ништо, жонка, хорошо немытому. Доспею к тому...
- Ну, я за вином-медом, а ты, дедко, назри сынка. Ведь твойонсынок,
Степанушко,поштонеподойдешькнему?Красотавем,утехамоя
несказанная...
-Всеммиремногомятежноминеистовомвсякаярадость,красота
тускнеет... - Юродивый, говоря, подошел к люльке. Женщина исчезла.
Старик мягко и тихо уложил мальчика в люльку, поправилподголовойу
него подушку:
- Спи, рожоное от любви человеков... Спи,тешеное,покудовате,что
тешат тебя, живы, а придет пора, - и потекут черви из ноздрей вземлюот
тех, что байкали...
- Пошто, дедко? Живы мы - будем веселитца!
- Оно так, гостюшко! Жгуче подобает живому жегчи плоть.
Ребенок уснул.Юродивыйотошел,селналавку.Гостьнесадился.
Стараясь меньше стучать тяжелыми сапогами, ходил по горнице, ткнул рукой в
раскрытую книгу на лавке, спросил насмешливо:
- Эй, мудреный! Нашел ли бога в ней, что скажешь о сатане?
Юродивый ответил спокойно и вдумчиво:
- Сижу в книгочеях много. Тот, кто бога ищет, не найдет... Верить -не
искать. Я же не верую...
- Так, так, значит...
- И ведомо тебе - на Москве я сочтен безумным... А мог бы спатриархом
спорить, да почету не иму... И не можно спорить о вере, ибо патриарх тому,
кто ведает книжну мудрость, велитзаплавлятьгортаньсвинцомитюрьмы
воздвигл... Я же, как в могиле, ту... и оброс бы шерстью в худых рубах, да
Ириха назрит... Вот, чуй.
- Слышу, и хочу познать от тебя.
- Стар я, тело мое давностолетьемсквозит,единадушамояцветет
познанием мира... Ноги дряблы, но здымают тело,иботелувелитдуша...
Ярый огнь зыряет снутри земли... И чел я многажды, что тот подземныйогнь
в далеких частях мира застит дымом, заливает смолой и серой грады ивеси,
- так душа моя... Она не дает истечи моему телу ичрезмногигодытаит
огнь боярам московским, палачам той, кто родил на лобномпозорищеюрода,
зовомого Григореем.
- Вот тут ты непонятное сказываешь!
- Чуй еще, и непонятное войдет в смысл.
- Я чую...
- Сколь людей без чета на Москве да повсейземлижгут,мучат,кто
поносил Христа и пресвятую деву, матерь его; в чепи куют, из человека, как
воду, хлещут наземь живоносную руду-кровь. А что,ежлиипоносилхулой
божество?
- Я тоже, дедо, лаю святых!
- За что, вопрошаю я, живоегубятдлярадимертвого?Исписанноев
харатеях и кожных книгах сказание мертво есть! Был-де человек-бог, зовомый
Исус, была-де матерь его, именем Мария... А то, как били мою мать на козле
брюхатую, что она тут же в кровях кнутобойства инутряныхкровяхкинула
юрода, - то нынче, ежли скажешь кому, - непонятно, не идет в слух, аидет
мимо ушей.