Одни переоделись,лезлик
сундуку другие:
- Ай да парень! Одел боярином.
- Отаман, - в парчу его обрядить!
- Тут ему коц с аламом, с кружевом!
- Не одежет - чижол!
- Эй ты! Как тебя, отаман?
- Одейся!
- А ну, нет ли там турского кафтана?
- Эво - бери-и! На ище колпак с прорехой, с запоной.
- Пускай буду я, как из моря, с зипуном...
Иные в толпе не переобувались, ходили в своих неуклюжих сапогах,-то
были осторожные:
- Ежели бежать надо, так одежу кинуть, а сапоги свои...
Херувимы, писанные по золоту среди крестов, спиралей, голубых и красных
цветов, неподвижно глядели на гостей, небывалых раньше впокояхцарского
свояка.
- Эй, други-и! Винца ба!
- Соскучал за солью ходить, хо-хо-хо, бражник...
- Сыщем вино-о!
- Гляньте - птича!
- Диковина - лопочет по-людски!
- На кой ее пуп! Не диво, кабы сокол!
Иные обступили клетку тянутого серебра, совали в клюв зеленомупопугаю
заскорузлые пальцы:
- Долбит, трясогузая!
- Щипит!
- Бобку нашли, младени? Шибай на двор!
Выбросили клетку с птицей вокно.Короткосгрудилисьпередтяжелой
дубовой дверью с узорами избронзынафиленках,нажалиплечами-не
подается:
- Подай топоры!
Стук - и вылетели дубовые филенки.
- Тяни на себя-а!
Дверь сломана, - хлынули в горенку, мутно сиявшую золотой парчой вплоть
до сводчатого потолка. Окназавешены.Навогнутыхплафонахсузорами
синими и красными - фонари из мелких цветных стекол на бронзовых цепочках;
в фонарях горят свечи.Подбалдахиномизжелтогоатласакровать,на
кровати - растрепанная и очень молодая женщина.
- Сестрица царицы!
- На пуп нам ее - тут девки есть!
На низких табуретах, обитых алым бархатом, в головах и ногах боярыни-
две девицы, обе русые, в голубых сарафанах. Толпасмылаобеих.Скорои
буйно сорвали с девиц шелковые сарафаны,сбороздилизаскорузлымируками
девичьи венцы с жемчугом, растрепали волосы.Больнаябоярынясусилием
поднялась над подушками и слабо крикнула:
- Не надо!
- Хо-хо-о! Не будь ты сестра царицы, мы б тя помяли.
- Пяль, робяты!
- На полу мякко!
- Чего ты? Шибай им рубахи на голову!
- Жадной, обех загреб!
Девицы онемели от ужаса, стиснув зубыизакативглаза,вертелисьв
грубых руках,падали,ноихподхватывали.Тяжелыйвошелвгоренку,
отбросил занавес окна, - летнее солнце хлынуло в сумрак.Раздалсяголос,
слышный ранее на всю площадь:
- Зазвали в отаманы - слышьте слово! Девок насилить -илиторабота!
Сечь топорами - наша правда!
Послушались голоса. Девиц, помятых,растрепанных,кинулинакровать
боярыни, как снопы соломы. Шиблись обратно в другие покои,-срывалисо
стен многочисленные образа, разбивали киоты,сдиралисеребряныеризыс
ладами и жемчугом.
Шиблись обратно в другие покои,-срывалисо
стен многочисленные образа, разбивали киоты,сдиралисеребряныеризыс
ладами и жемчугом. Доски образов кидали в окна.
Атаман остался в спальне. Тяжелоступая,шагнулккровати.Больная
боярыня, закрывшись доподбородкаатласнымодеялом,сидянапостели,
дрожала:
- Слушай! Я тебе грозить не стану - скажи добром, где узорочье!
Морозова подняла голубые глаза и снова с дрожью зажмурилась:
- Отведи глаза, не гляди!
- Глаза?
Он шагнул еще ближе, почтивплотную,ислышал,как,забившисьпод
одеяло, всхлипывали девицы. Одной рукой приподнял Морозову заподбородок,
другой тяжело погладил по мокрым от недуга и страха волосам, новголове
его мелькнуло: "Могу убить?"
- Не боярин я... Огнем пытать не стану, - добром прошу...
Чуть слышно боярыня сказала:
- Подголовник... тут, под подушками...
- Ино ладно!
Он выдернул тяжелый подголовник, отошел, стукнул, отвернувшись кокну,
ящиконосоксапогаи,выбраввкарманыдрагоценности,пошел,не
оглядываясь, но приостановился, слыша за собой голос боярыни:
- Не убьют нас?
Ответил громко на слабый голос:
- Нынь же никого не будет в хоромах!
- Не спалят?
Сказал голосом, которому невольно верилось:
- Спи... не тронут!
За дверями спальни Морозова еще раз слышала его:
- Гей, голутьба! Вино пить - на двор.
Терем вздрогнул - по лестницепокатилосьтяжелое.Содворавокна
долетал отдаленный громкий раскат голосов, стучали топоры,потомстрашно
пронеслось в едином гуле:
- Вино-о-о!
Под землей, в обширном подземелье, подвешены ксводчатомупотолкуна
цепях сорокаведерные бочкисмедамималиновыми,вишневыми,имбирными.
Сотни рук поднялись с топорами, били в днища:
- Шапки снимай!.. Пьем!..
- А я сапогом хочу.
- Хошь портками пей!
Долбились, прорубались дыры в доньях, из бочек забили липкие,душистые
фонтаны. Пили, дышали тяжело,отплевывались,скороговоркойнарадостях
матерились. Иные садилисьназемлянойпол.Кто-то,надрываясь,зычно
кричал одно и то же, повторяя:
- Приторомко! Подай водку-у...
- Ставай, пей!
- Здынь, я немочен!
Липкие фонтаны из сотен бочек продолжали бить. На полу стало мокро, как
в болоте; потом хмельное мокро поднялось выше.
- Шли за солью - в меду тонем!
Мокро было уже по колено.
- Бу-ух! Бу-ух!
- Энто пошто?
- Бочки с водкой лупят!
Опять голос хмельной и басистый:
- Уторы не троньте-е! Днища бей, дни-и-ища!
- Пошто-те днища-а?..
- Днища! Или брюхо намочите, а в глотку не попадет!
- Должно, товарыщи, то бондарь, - бочку жаль?
- Бе! Хватит водки-и...
Черпали водку сапогами, чедыгами и шапками.
- Пей, не вались!
- У-улю, тону, ро-обяты-ы!.