Наконец он решил: "Завтра воскресенье, с утра у менябудетдостаточно
времени".
Но так как отныне Симон уже не отделял историю своей жизниотистории
литературы, онрешилсохранитьдляпотомствадрагоценныйдокументи
старательно вывел чернилами в блокноте следующую фразу; "Нынчевечеромя
закрыл глаза Жану де Ла Моннери". Под этими словами он поставил дату.
За отсутствием лучшего Симонужезаранеепридумывалплоскиефразы,
фабриковал полуправду.
Наконец он лег в постель и постарался устроиться скраю,нахолодной
простыне, подальше от спящей жены. Он потушил лампу над изголовьем.
Положивнаночнойстоликочки,Лашомзакрылглазаивытянулся;
неподвижно лежа на спине с запрокинутой головою, он пыталсяулечьсятак,
как лежал на смертном одре покойник. Симон силился взглянутьнасебясо
стороны и старался изобразить на своем широком лице то самое презрительное
выражение, какое было у мертвого старика с длинным профилем; и если быне
жаркое дыхание жены, лежавшей в несколькихсантиметрахотнего,Симон,
пожалуй, достиг бы поставленной цели.
2. ПОХОРОНЫ
В глубине садика,опустошенногозимнимихолодами,гденадоградой
свешивались и выглядывали на улицу голые ветви,приютилсяпростойбелый
двухэтажный дом.
Мари-Элен Этерлен приветливо встретила Лашома.
- Да, да,яужевсезнаю...ЭмильЛартуабылтаклюбезен,так
внимателен и добр, он мне позвонил и предупредил о вашем визите. Ипотом,
наш дорогой, незабвенный Жан часто говориловас,ивсегдасбольшой
симпатией... Благодарю, что вы навестили меня.
Она была уже немолода, но Симон затруднился бы определитьеевозраст.
Вокруг головы у нее была уложена коса пепельного цвета. Юбка серого платья
длинна не по моде; отделка корсажа - причудливые рюши из тюля икружев-
подчеркивает стройность белой шеи. Глаза заплаканы, лоб ясный, безединой
морщинки, но кожа на лице, ещегладкаяипокрытаялегкимпушком,уже
начинает увядать.
Мари-Элен Этерлен взяла у Симона листок, прочла его, поднесла кгубам,
затем закрыла глаза руками и с минуту не отнимала их от лица.
Убранство комнат представляло собою резкий контраст скромномувнешнему
видудома.Всездесьослепительносверкало;зеркала,позолота,
разноцветные витражи, резная мебель, вделанные в стены застекленные шкафы,
откуда вырывались игравшие всеми цветами радугилучи,-всенапоминало
сказочный испанский или венецианский замок. Казалось, гостиная целикомиз
стекла; страшно было пошевелиться, чудилось, что достаточно кашлянуть -и
все разлетится вдребезги!
- Если бы жена его не была такой злобной, как бы мы былисчастливы!-
проговорила госпожа Этерлен.
Симон молчал, вся его поза выражала скорбь и внимание.
- Меня даже не допускали к Жану, когда он болел, -продолжалаона.-
Приходилось узнаватьоегоздоровьепотелефону.
Кстати,племянница
всецело на стороне тетки. Эти ужасные мегеры терзали Жана до самой смерти.
Все это она произнесла тихим,мягким,неземнымголосом;возвышенная
душа, по-видимому, не позволяла ей даже возмущаться людской злобой.
Симон не посмел вывести ее из заблуждения, непосмелрассказать,что
Жан де Ла Моннери называл свою племянницу "мой ангел" и если перед смертью
ичувствовалсебянесчастным,толишьпотому,чтоемупредстояло
расстаться с жизнью.
- А ведь он был такой добрый,такойчудесныйчеловек!-продолжала
госпожа Этерлен. - Каждый день приезжал сюда, каждый день... Даже во время
войны,когданагородсбрасывалибомбы,яслышала,какнаулице
останавливался автомобиль...ТобылЖан.Онпроделывалдалекийпуть
зачастую лишь для того, чтобы узнать о моем здоровье, убедиться,чтомне
не страшно... Иногда он приезжал буквально на несколько минут... Ивсегда
он садился в это самое кресло, в котором вы сейчас сидите...
Симон невольно с осторожностью провел рукойпохрупкомуподлокотнику
кресла.
- Не могу себе представить, что он уже никогда больше не войдет сюда, -
снова заговорила госпожа Этерлен, - не появитсянапороге,непоправит
монокль, неподойдетксвоемуизлюбленномуместу...Черезнесколько
месяцев исполнилось бы ровно восемь лет...
Она снова закрыла глаза ладонью, а другой рукой достала из-под диванной
подушки батистовый платочек и утерла слезы.
- Простите меня, - прошептала она.
Тем временем Симон подсчитывалвуме:"Отсемидесятишестиотнять
восемь... Стало быть, всеначалось,когдаемубылошестьдесятвосемь
лет..."
Внезапно она подняла голову и пристально посмотрела ему прямовлицо;
Симон отметил, что ее фиалковые глаза совсем маленькие. Но боже, сколько в
них было горя и тоски!
- Вы, конечно, знаете, господин Лашом, что я все бросиларадинего...
мужа, детей - все! Друзья отвернулись от меня. У меня ничего неосталось.
Но вы, тот, кто постоянно был возле него, вы, комубылиоткрытыглубины
его мысли, я знаю, вы поймете идажеоправдаетеменя...Когдаженщина
встречает такого человека, как Жан,человека,которыйгосподствуетнад
своей эпохой, когда на долю этой женщинывыпадаетсчастьепривлечьего
внимание, когда он просит у нее хоть немногорадости,тоонанеимеет
права... Это ее долг... Ничто больше в счет не идет... Я обставиладомв
его вкусе... Мне хотелось, чтобы все здесь пришлось ему по душе...Каждую
вещь мы выбирали вместе, Жану былдорогтуткаждыйпредмет.Вотэтот
столик мы приобрели во Флоренции во время нашего путешествия.Вы,верно,
обратили внимание на веера, - вон в той витрине, что позади вас? Он обожал
веера, он говорил: "Для меня веер - эмблема жизни".
Она встала.
- Я хочу показать вам спальню, -сказалаонаилегкимшагомпошла
впереди него. В эту минутуонавыгляделасовсеммолодой.