Однако дальше дело не
пошло.
Битых полчаса он сидел, вперив взор вчистыйлистбумаги,покусывая
трубку, то и дело выколачивая ее и опять набивая свежим табаком,протирая
очки большими пальцами. Тщетно! Слова бежали от него. Он немогвыразить
ни одной мысли. Едва мелькнув, они исчезали, уходиливкакие-тозыбучие
пески.Кончина...учит...Чтоэто,собственно,значит?Обратимсяк
происхождениюслова"поэт".Этотот,ктотворит,созидает.Поэт
собственнойкончины?Какаянелепость!Оневыразительностьслов,
напоминающихмаленькие,причудливые,беспорядочноразбросанные,
бесполезныекамешки,которыенезнаешькакупотребить!Почемуво
вступлении к рассказу о смерти этого человека надо сначала определить, что
такое поэзия? И Симон сознавал, что никто ничего не поймет вегостатье,
если он сперва не объяснит, что же такое поэзия.
И снова фразы, возникшие в его голове,когдаоншелвтуночьпо
пустынному Парижу, ускользали от него.
А часы уже показывали половину десятого. Он принялся беспокойношагать
по своей маленькой квартирке.
- Скоро ли его наконец похоронят, твоего Ла Моннери? - заметила супруга
Симона. - Быть может, тогда опять воцарится спокойствие. Все эти старики и
мертвецы доведут тебя до неврастении.
- Ивонна! - завопил Симон. - Если тыпроизнесешьещехотьслово,я
позвоню в газету и откажусь от статьи. И в этом будешьповиннаты.Если
хочешь знать, это ты не даешь мне сосредоточиться, я все время ощущаю твое
присутствие. Ты обладаешь удивительнымсвойством-гаситьвдохновение,
убивать мысль, убивать все!
Ивонна Лашом исподлобья метнула на мужа презрительныйвзглядиснова
принялась выдергивать нитки изрозовойшелковойблузки,делаянаней
мережку.
Дав выход своему гневу, Симонпочувствовалнекотороеоблегчение;он
опять уселся за стол, набросал началостатьи,разорваллистокиначал
сызнова. Когда ему не удавалось выразить мысль,онпрерывалнитьобщих
рассуждений и начинал описывать наиболее колоритные подробностипоследних
часов жизни великого человека. "Прославленному медику, находившемуся у его
постели, - писал Симон, - он сказал: "Вы по праву займете вАкадемиимое
освободившееся кресло".
"Это доставит удовольствие профессору Лартуа",-подумалон.Только
теперь Лашом понял то, что любой более опытный или хотя бы болеескромный
человек понял бы сразу.
В десять минут первого Симон был в редакциигазеты.Оноченьбоялся
опоздать.
Написанные им шесть страниц казались ему предательством по отношениюк
Жану де Ла Моннери, предательством поотношениюксамомусебе,жалким
угодничеством, свидетельством полного внутреннегобессилия.Никогдаеще
из-под его пера не выходило ничего болеебеспомощного,думалониуже
готовился к унизительному отказу редактора.
"О, мне надолго запомнится моя первая статья!" - прошептал Симон.
Теперь будущее рисовалось ему в мрачном свете.
Непомерно длинными и кривыми, пожелтевшими оттабакапальцамиЛюсьен
Моблан держал развернутый листок бумаги, обведенный траурной каймой; текст
был напечатан необычным косым шрифтом.
Он медленно и внимательно вчитывался в слова извещения о смерти, изучал
его,смаковал:"...МаркизФовельдеЛаМоннери,почетныйкомандир
эскадрона, кавалер Мальтийского ордена, кавалер ордена Почетноголегиона,
награжденный также медалью за войну 1870-1871 годов; граф Жерар Фовельде
Ла Моннери, посол, полномочный министр, кавалер ордена Почетноголегиона,
кавалерорденаГеоргаиМихаила,кавалерорденаЛеопольда,кавалер
русского орденасв.Анны;бригадныйгенералграфРоберФовельдеЛа
Моннери, командорорденаПочетноголегиона,кавалерВоенногокреста,
командор орденаЧернойзвездыБенена,командорорденаНихам-Ифтикар;
господин Люсьен Моблан - братья усопшего..."
Он остановился, дойдя до своего имени, и осклабился.ЛюсьенМоблан...
Только и всего! Ни титула, ни дворянской частицы перед именем, ниперечня
орденов. Да, у него не было ни единого ордена и тем не менее они вынуждены
упоминать его имя. Что ни говори, аонвсе-такибрат,точнее,сводный
брат, чужак в этой аристократической семье, острый шип,которыйвотуже
более пятидесяти летвонзаетсяимвпяту.Онсноваосклабилсяис
наслаждением поскреб себе спину.Какзамечательнопоступилаегомать,
выйдя вторым браком за его отца - Моблана, которого он,Люсьен,дажене
знал, но который успел сыграть злую шутку сэтимизнатнымигосподамии
завещать ему, своему сыну, голубые глаза навыкате и огромное состояние.
Люсьен Моблан братьев ни во что не ставил: ведь он был богачевсехих
вместе взятых.
Вытянув ноги к камину, он пробежал глазами строки извещенияосмерти,
набранного высоким и узким шрифтом. Сначала были перечислены все близкие и
дальние родственники, и лишь затем, почти в самом конце, значилосьтолько
одно имя: "Госпожа Полан"; последняя строка гласила: "Госпожа Амели Легер,
мадемуазель Луиза Блондо, господин Поль Ренода - верные слуги усопшего".
"Она и сюдаумудриласьвлезть,стараяящерица",-подумалЛюсьен
Моблан.
Вот уже в седьмой раз в извещениях о смертифигурировалоимягоспожи
Полан.ЕйудалосьубедитьчленовсемьиЛаМоннери,чтостаринный
аристократический обычай требует упоминатьвподобныхслучаяхтакжеи
слуг; она добивалась этого толькодлятого,чтобыеесобственноеимя
фигурировало среди имен дальних родственников и прислуги. Теперь никому не
приходило в голову нарушать заведенный ею обычай,икаждыйразгоспожа
Полан занимала самолично предпоследнюю строку похоронного извещения.
"Во всяком случае, на моих похоронах этойехиднынебудет,-решил
Люсьен Моблан.