.. в такой день, как сегодня... (англ.)].
Но Мари-Анж и Жан-Ноэль минуту назад обнаружили,что,когдашевелишь
пальцами ног, на стене появляются забавные тени.
- Обезьянки, смотри, маленькие обезьянки! Они карабкаются к потолку!-
закричал Жан-Ноэль.
- Нет, щеночки, гляди, вон их ушки! Это маленькие собачки, - утверждала
сестренка.
- Колбаски, колбаски! - завизжал Жан-Ноэль, радуясь новой выдумке.
И малыши, словно покоманде,началикататьсяпоодеялу,заливаясь
неудержимым смехом, как будто их щекотали.
- Мэри-Анж! - возмутилась мисс Мэйбл. - Если вы не будете послушны, вас
не возьмут на похороны дедушки.
Мари-Анж сразу притихла: не время былонавлекатьнасебянаказание.
Ведьейвпервыепредстояло,каквзрослой,надетьчерноеплатьеи
медленным,торжественнымшагомвойтиподцерковныесводы,убранные
огромными черными полотнищами с серебряной вышивкой. До сихпорМари-Анж
еще ни разу не приходилось бывать всоборе,одетомвтраур.Жан-Ноэль
также скорчил серьезную мину.
- Мисс Мэйбл, почему меня не берут на похороны дедушки? - спросил он.
- Say it in English [скажи это по-английски (англ.)], - приказаламисс
Мэйбл.
Каждый раз, когда гувернантка предвидела затруднительный разговор,она
заставляла детей переходить на чужой для них язык.
- I want to go to granpa's... [я хочу пойти на дедушкины... (англ.)]-
сказал мальчуган.
- No, darling, you are not big enough yet [нет, милый, тыещеслишком
мал (англ.)].
- Мне уже скоро пять...
- Say it in English.
-Iamnearlyfive[мнеужескоропять(англ.)],-повторил
по-английски Жан-Ноэль и захныкал.
- Now don't cry. You'll go next time [Не надоплакать.Тыпойдешьв
другой раз (англ.)].
Но Жан-Ноэль надул губы и продолжал хныкать, теперь ужеизупрямства.
Затемонпеременилтактику.Воспользовавшисьтем,чтомиссМэйбл
повернулась к нему спиной, он вытянул шею и, передразнивая гувернантку,у
которой зубы выдавались вперед, поджал губу. Затем снова задвигал розовыми
пальчиками ног и, ухватив ступнюобеимируками,умудрилсяначетверть
засунуть ее в рот; проделывая все это, он надеялся рассмешить сестренкуи
таким образом помешать ей идти на похороны.
Но Мари-Анжневозмутимосиделавдлиннойночнойрубашке,вышитой
цветочками: она грезила о черном траурном платье.
Каково же было ее разочарование, когда служанка принесла белое платьице
с сиреневым пояском, белую пелеринку и белую шляпку. Однако девочка ничего
не сказала.
Мисс Мэйбл принялась одевать ее, а Жан-Ноэлькаксумасшедшийносился
вокруг и вопил:
- А она не в черном! А она не в черном!
- Ну и что из этого? - язвительно спросила Мари-Анж. - Белоеплатье-
тоже траур, правда, мисс Мэйбл?
Девочка уже немного кокетничала своими красивыми зелеными глазами.Она
была на полтора года старше брата и в последнее время жеманнорастягивала
слова.
В отличие отудлиненныхглазМари-АнжуЖан-Ноэляглазабыли
круглые, большие и темно-голубые - настоящие глаза Ла Моннери.
В остальном же дети очень походили друг на друга.
При мысли о том, что Мари-Анж, пусть даже в белом платье, все-таки идет
на похороны, мальчику захотелось наброситься насестренку,разорватьее
платье,растоптатьлакированныебашмачки,новдругемувсестало
безразлично, и он принялся играть в кубики.УЖан-Ноэлянередкобывали
такиенеожиданныесменынастроений,поражавшиеегородителейи
гувернантку.
В эту минутувошелФрансуаШудлер,довольнокрасивыймужчиналет
тридцати, с мощной грудью и гладко причесанными каштановымиволосами.Он
был во фраке.
- Мисс Мэйбл, готова Мари-Анж? - спросил он.
- Еще минутку, сударь.
Франсуа с любовьюсмотрелнамалышей-румяных,белокурых,таких
миловидных и чистеньких. "Прелестные у меня дети", - думалон,играяих
кудряшками.
- Надеюсь, сударь, погода не испортится, - любезно сказала мисс Мэйбл и
улыбнулась, обнажив при этом длинные зубы.
То, что отец появился утром впарадномкостюме,произвелонадетей
большое впечатление; особенно интриговали их болтавшиеся позади фалдыего
фрака.
- Папа, а мама тожесюдапридет?-спросилаМари-Анж,которойне
терпелось узнать, наденет ли мать вечернее платье и креповую вуаль.
- Мама уже на улице Любека, ты поедешь сомной,доченька,-ответил
Франсуа.
Приподняв сына, он поцеловал его; мальчик прошептал ему на ухо:
- Папа! Мне тоже хочетсянапохороны.Знаешь,ведьяоченьлюбил
дедушку.
Франсуа расслышал только конец фразы; опуская малыша на пол, он сказал:
- Я в этом уверен. Ты должен всегда помнить о нем.
- А где дедушка будет лежать в церкви? - спросил Жан-Ноэль.-Тымне
потом расскажешь?
- Да, да. А теперь будь умником.
Жан-Ноэль подошел к сестренке, которой в это времянадевалиперчатки,
поднялся на цыпочки, чтобы достать до лица Мари-Анж, и,прижавшиськее
щеке влажными губками, прошептал:
- Какая ты красивая!
Потом он остановился посреди комнаты в помятой своей пижаме, укоторой
одна штанина вздернулась чуть не до колена, и полными слез глазами смотрел
вслед отцу и сестренке.
Развернув "Эко дю матен", Симон Лашомвздрогнул,какотудара:его
статьи не было.
Ему бросился в глазарастянувшийсянатриколонкирисунокФорена,
изображавший поэта на смертном одре и выдержанный в характерной дляэтого
художника резкой, нервическойивместестеммеланхолическойманере.
Крупнымилитерамибылонабрано:"Правительствопринимаетучастиев
похоронах Жана деЛаМоннери,которыесостоятсясегодняутром".Под
рисунком Форена Симон прочел заголовок: "Рассказ о последних минутах".