- Вы еще нас удивите, дорогой Жан!
- Масло в лампаде иссякло, - прошептал поэт.
В комнате на мгновение наступиломолчание,слышнобылотолько,как
отсчитывает секунды стрелка мраморных часов.
Сиделка-монахиня,подобравкверхуизаколовбулавкойкраясвоего
огромного чепца, кипятила в ванной комнате шприцы.
Левый глаз умирающего вопросительно уставился на Симона.
Вместо ответа молодой человекизвлекизкарманапачкутипографских
оттисков.
- Когда она выйдет в свет? - спросил Жан де Ла Моннери.
- Через месяц, - ответил Симон.
Смешанное выражение гордости и печали появилось вглазахпоэтаина
мгновение оживило синюшное лицо.
- Этот юноша, - обратился он к врачу, - посвятил моему творчествусвою
докторскуюдиссертацию...всюцеликом...Послушайте,Лартуа,ясебя
прекрасно чувствую, отправляйтесь на свой званый обед.Славнаявещьэти
обеды! А потом, когда я уже буду...
Затянувшаяся пауза стала невыносимой.
- ...вы по праву займете освобожденное мною кресло, - закончил поэт.
Профессор Лартуа, член Медицинской академии, который в лице Жана деЛа
Моннери терял одного из наиболее надежных своих сторонников приближайших
выборах во Французскую академию,огляделсявокругипожалел,чтоэти
слова, прозвучавшие как торжественное напутствие, былипроизнесеныпочти
без свидетелей. И он впервые обратил внимание надурноодетогомолодого
человека с непропорционально большой головой,стоявшегорядомсними
близоруко щурившего глаза, скрытые стеклами очков в металлическойоправе;
словно приглашая всех разделить свое восхищение умирающим,Лартуабросил
на невзрачного посетителя взгляд, означавший: "Какой удивительныйум,не
правда ли? Какая возвышенная душа! И это в преддверии смерти!"
Он издал короткий смешок, как будто речь шла об обычной шутке.
- Оставляю вас в обществе вашей славы, - произнес он, дружескиположив
руку на плечо Симона. - Я заеду еще раз в одиннадцать часов.
И Лартуа вышел в сопровождении Изабеллы.
Длинными пальцами в темных пятнах Жан деЛаМоннериперебиралпачку
оттисков.
- Как трогательно!.. Как трогательно!.. - прошептал он.
Вновь он медленно перевел взгляднамолодогочеловека,потомглаза
умирающего затуманились.
- Как прекрасно это звучит: слава, - едва слышно произнес он.
Лартуа спускался по лестницеслегкаподпрыгивающейпоходкой,высоко
подняв голову.
-Доктор,сколькоемуещеосталосьжить?-вполголосаспросила
Изабелла, взглянув на профессора блестящими от слез глазами.
- Все зависит вот отэтого,-ответилЛартуа,прикасаяськлевой
стороне груди, - но, полагаю, можно говорить лишьонесколькихчасах...
Ведь сегодня он уже дважды терял сознание...
Они вошли в маленькую гостиную. Урбен и Робер де ЛаМоннериподнялись
им навстречу.
- Я могу только повторить вам то, что сейчас говорил Изабелле, - сказал
Лартуа.
- Я могу только повторить вам то, что сейчас говорил Изабелле, - сказал
Лартуа. - Роковой исход может наступить в любую минуту. Воспалениелегких
удалосьприостановить,однакосердечнаямышца...сердечнаямышца...
Наступают минуты, когда наша несовершенная наука уженевсилахничего
сделать. Если речь идет о таком необыкновенном человеке идруге,тоэто
поистине ужасно... Дорогая девочка, не найдется ли у вас листка бумаги?
- Для рецепта? - спросила Изабелла.
- Нет, для бюллетеня о состоянии здоровья.
Братья умирающего молчали. Маркиз дважды илитриждыпокачалголовой,
окаймленной венчиком белых волос.
Генерал Робер де ЛаМоннери,самыймладшийизчетырехбратьевЛа
Моннери, подышал на красную розетку, украшавшую лацкан его сюртука, словно
хотел сдуть пылинку.
Лартуа писал: "Вечерний бюллетень".
Внезапно рука его остановилась. В глазах вспыхнули два странных ярких и
неподвижных огонька: Изабелла склонилась надстолом,еенемногонизкая
грудь отчетливо вырисовывалась под шерстянымджемпером,утомленноетело
издавало слабый аромат. Лартуа попытался заглянуть вглазаИзабелле,но
она, всецело поглощенная горем, этого не заметила.
Присутствующим казалось, что Лартуа размышляет. Два неподвижных огонька
медленно погасли, и врачпродолжалвыводитьсвоимубористымиострым
почерком: "Работаоргановдыханиязначительноулучшилась.Наблюдается
частичная сердечная недостаточность. Прогноз пока неясен.
"Это удовлетворит всех, - подумал он, - профанов и моих коллег.Смерть
не покажется неожиданной..."
Он подписался: "Профессор Эмиль Лартуа".
Постоянно видя свою фамилию в газетах,когдаречьшлаознаменитых
людях, находившихся на смертном одре, он чувствовал, что и самстановится
знаменитым.
Лартуа направился в переднюю, надел шубу, поданную лакеем,натянулна
красивые холеные руки замшевые перчатки и направился кчерномулимузину,
стоявшему у подъезда.
Несколько минут спустя сиделка прошла по длинному коридору ипостучала
в дверь, которая вела наполовинугоспожидеЛаМоннери.Неуслышав
ответа, она постучалась вторично.
- Войдите, - раздался нетерпеливый голос.
Госпожа де Ла Моннери сиделазастолом,накоторомлежалицветные
карандаши и стоялибаночкискрасками,илепилаизхлебногомякиша
куколок, а затем одевала их в платья из серебряной бумаги.Еебархатный,
подбитый ватой халат ниспадалнапол.Пышныеседыеволосыбыличуть
подкрашены слабым раствором синьки.
- Слушаю вас, сестра, - сказала она. - Говорите громче.
- Сударыня, ваша племянница поручила мне... - начала монахиня.
- Ах, мояплемянница?-произнесластараядама,резкопередернув
плечами.
Выслушав монахиню, госпожа де Ла Моннери заявила с каменнымвыражением
лица:
- При жизни он легко обходился безменя,отличнообойдетсяиперед
смертью.