Он квартиру купил… Двухкомнатную… Отказать Ваське я не мог, тем более что здоровьем не обижен и потаскать мебель для меня – зарядка… Потом, когда старенькую мебель в квартиру затащили, когда жена Васьки приготовила что-то, спотыкаясь на малюсенькой кухне о не разложенный по полочкам и шкафчикам хлам, все мы, кто вызвался Ваське помочь – а все остальные были ментами, сослуживцами виновника переполоха, – сели за стол и выпили… Прилично, помню, выпили… Васька начал хвастать… Он всего за два года накопил на квартиру, хотя раньше вынужден был с женой и ребенком жить вместе с родителями жены. Васька рассказывал, как он работал сутками, сразу в трех местах помимо службы, брал лишние дежурства, как он вертелся, как он во всем отказывал себе, жене и даже ребенку, чтобы только купить эти тесные панельные стены…
Я слушал, слушал лучшего друга детства, и вдруг такая злость меня охватила… Неуемная… Такая злость, что мне стоило неимоверных усилий похлопать Ваську по плечу и сказать ему банальное и сакраментальное:
– Ты у нас молодец… Всего в жизни сам добиваешься… А надо было просто больше взяток брать…
Я даже не сказал просто, что надо взятки брать… Я сказал именно «больше взяток»… Васька не смутился, из чего я сделал вывод, что он еще чином на хорошие взятки не вышел, а на мелких разве заработаешь на квартиру…
Но я бы сам от такой жизни просто застрелился…
Я тоже всего в жизни добиваюсь сам, только живу не так, как Васька… И один занимаю трехкомнатную квартиру в элитном доме…
* * *
А большое зеркало я себе все же куплю… Мне нравится смотреть в зеркало и видеть себя то с одного бока, то с другого… Плохо только, что я люблю наставлять на свое зеркальное отображение пистолет… Иногда и пистолет с глушителем… И каждый раз вспоминаю…
Я даже знаю корни этого воспоминания, как знаю корни своей любви к зеркалам…
Они оттуда растут, из чеченского зиндана [2] … И уже никогда мне от этих корней не оторваться… Я там думал о зеркале… Я не видел себя со стороны, хотя на ощупь знал, что моя разбитая, покрытая коростой физиономия может внушать только жалость. А это злило меня больше всего… И зеркала хотелось… Хотелось посмотреть на себя, чтобы знать, что я не жалок, что я не смешон, что я зол и опасен…
Зеркало в зиндане чеченами предусмотрено не было… А сам я там возможности не имел зеркало купить и установить. Зато могу себе позволить это здесь… А если захочу, то и не одно зеркало, много зеркал… Хоть все стены обширной ванной комнаты закрою зеркалами… И все они будут из толстого стекла, и покрыты будут серебряной эмульсией…
* * *
Телефонный звонок не позволил мне окончательно решить главный вопрос жизни на современном ее этапе – каким будет мое зеркало или зеркала, если их будет много. А я ко всем жизненно важным вопросам отношусь серьезно. И потому, отыскав трубку в дальней комнате в кресле рядом с письменным столом, я ответил раздраженно:
– Слушаю…
– Сыно-ок… – издалека раздался голос матери и заставил меня поморщиться. Я уже по голосу понял ее состояние и готов был нос зажать, чтобы телефонная трубка не донесла до меня запах сивушного самогона.
– Что тебе?.. – это я вместо «здравствуй». «Здравствуй» говорить матери нельзя, иначе она обнаглеет и пожелает на шею сесть. Она тоже мое настроение чувствовать умеет и знает, когда и как подмазаться…
– С Новым годом, сынок…
Вовремя вспомнила! Или после Нового года только проснулась?..
– После Нового года уже две с лишним недели прошло…
– Я дозвониться тебе никак не могла…
Можно подумать, что она пыталась… Они с отцом если и выходили из дома, то только к соседке тетке Валентине за самогонкой. Да и то отец едва ли ходил… Мать обычно гнал… Тетка Валентина самогонку делает такую, что этой отравой можно клопов морить… И потому у нее покупают только те, кто живет рядом и на другой конец деревни за хорошим самогоном дойти не может.
Я, грешен, в хорошем настроении пребывая, перед Новым годом послал родителям пять тысяч «деревянных»… Похоже, кончились, иначе мать не позвонила бы…
– Что ты хочешь?
– Сынок, скоро опять праздник ведь…
– Какой?
– Крещение… Морозы обещают, а у нас дров нет… – мать не решилась сказать, что праздник хотела бы отпраздновать, но не на что, и потому про крещенские морозы вспомнила.
– А у меня собственного леса нет… Негде мне дрова рубить…
Нынешняя зима такая, что дрова, похоже, и не понадобятся никому… Ну, может, на Крещение дождь в снег перейдет, но это зиму менее противной не сделает…
– Может, поможешь как-то, а то у нас отец уже не ходит…
Начинается обычное нытье…
– Что, мне приехать, дров нарубить?
Мать злобного ехидства не слышит.
– Отец совсем плох стал…
– Я пришлю денег… – пообещал я с идущим из глубины души вздохом и почесал себе висок глушителем пистолета. Глушитель сам к виску тянулся, и от голоса матери палец готов был на спусковой крючок нажать. Правда, предохранитель в положение стрельбы я не опускал…
– Спасибо, родной…
Матери только этого и надо было. Это единственная цель ее звонка… Говорят, самогонка в последнее время подорожала – инфляция…
Как из дома выйду, заеду на почту – перевод отправлю…
Иногда я сам думаю: люблю ли я отца с матерью? Наверное, все же люблю, хотя всегда груб с ними, хотя раздражают они единственным своим желанием – получить с меня деньги и как можно скорее пропить их…
Они считают, что именно для этого меня и растили…
* * *
В маленькой комнате у меня зеркало тоже есть – дверь в кладовку зеркалом закрыта. Правда, в этой комнате всегда теневые шторы задвинуты. Шторы красные. Утром в комнате красиво. Воздух становится красным, потому что окно на восток выходит, солнце встает и пытается сквозь стекло пробиться в комнату, чтобы в зеркало посмотреться – дверь в кладовку как раз напротив окна. Летом окно открыть можно и солнце побаловать, но в середине января этого лучше не делать. Да и погода нынешней слякотной зимой не солнечная…
В полумраке пистолет, наставленный в зеркальное отражение, выглядит более грозно, чем при ярком освещении в ванной комнате. Автомат вечером выглядит совсем не так… Даже если он в руках чеченского боевика… Тогда, к концу плена, я совсем перестал бояться их автоматов, точно так же, как и их побоев… И мозоли на руках превратились в жесткие наросты. Это не мешало тренированно выкапывать себе очередную могилу…
* * *
…– Младший сержант Онуфрие-ен-н-нко-о-о… – в конце моей фамилии звучание обычно поднималось до львиного рыка. Этому уроду, нашему командиру роты капитану Петрову, ужасно нравилось так зычно мою фамилию произносить. И обязательно хохотнуть потом, радуясь собственной дури.
Я сейчас иногда смотрю по телевизору профессиональный бокс, и часто на боях представление боксеров проводит какой-то знаменитый их спецведущий… Баффер, кажется… Он точно так же в микрофон орет, как капитан Петров. Но этот Баффер свою манеру представления запатентовал, и если кто-то желает повторить ее, обязан патент купить. Говорят, покупают… Петрову, дураку, тоже следовало запатентовать свой рык… Тогда он мог бы и с Баффера денежки содрать… И с других офицеров… У нас среди офицеров дурь популярностью пользуется…
Звание младшего сержанта мне дали после окончания учебки. Полгода натаскивали. Но когда после учебки в часть приходишь, даже младшим сержантом, все равно «молодым» остаешься, поскольку службы, как считалось, пока не нюхал… И приходится нюхать… И от «стариков», и от «дедов», и от офицеров…
Не так страшен черт, как его малюют, конечно… Перед армией невесть чем пугали, а здесь было терпимо… Для большинства.