Корабль как стоял, так и осталсястоятьнаберегу,прикрытый досками, - ноев ковчег, которому не суждено былопуститьсявпуть. У-у-уу! Лети дальше! Лети дальше! Жалко было смотреть на него!
Зимою, когда земля лежалаподснегом,плавучиельдызабиливесьБельт, а я нагонял их на берег, - говорил ветер. - Зимою прилеталистаиворон и воронов, одни чернеедругих.Птицысадилисьназаброшенный,мертвый, одинокий корабль, стоявший на берегу, и хрипло кричали о загуб-ленном лесе, о разоренных дорогих им гнездах, о бесприютных старыхпти-цах о бездомных молодых, и все ради этого величественного хлама - гордо-го корабля, которому не суждено выйти в море.
Я вскрутил снежный вихрь, и снег ложился вокругкорабляинакрывалего, словно разбушевавшиеся волны. Я дал ему послушать свой голос иму-зыку бури. Моя совесть чиста: я сделалсвоедело,познакомилегосовсем, что полагается знать кораблю. У-у-уу! Лети дальше!
Прошла и зима. Зима и лето проходят, как проношусь я, какпроноситсяснег, как облетает яблоневый цвет и падаютлистья.Летидальше!Летидальше! Лети дальше! Так же и с людьми...
Но дочери были еще молоды. Ида по-прежнему цвела, словно роза, какив то время, когда любовался ею строитель корабля. Я часто играл еерас-пущенными русыми волосами, когда она задумчиво стояла под яблоней вса-ду, не замечая, как я осыпаю ее цветами. Она смотрела на красное солныш-ко и золотой небосвод, просвечивавший между темными деревьями и кустами.
Сестра ее, Йоханна, была как стройная блестящая лилия; она была гордаи надменна и с такой же тонкой талией, какая была у матери.Оналюбилазаходить в большой зал, где висели портреты предков. Знатныедамыбылиизображены в бархатных и шелковых платьях и затканных жемчугом шапочках,прикрывавших заплетенные в косы волосы. Как прекрасны были они! Мужья ихбыли в стальных доспехах или дорогих мантиях на беличьем меху с высокимистоячими голубыми воротниками. Мечи они носили не на пояснице, а убед-ра. Где-то будет висеть со временем портрет Йоханны, как-то будет выгля-деть ее благородный супруг? Вот о чем она думала, вот что беззвучно шеп-тали ее губы. Я подслушал это, когда ворвался в зал по длинномупроходуи, переменившись, понесся вспять.
Анна Дортея, еще четырнадцатилетняя девочка, была тихаизадумчива.Большие синие, как море, глаза ее смотрели серьезно и грустно, но на ус-тах порхала детская улыбка. Я не мог ее сдуть, да и не хотел.
Я часто встречал Анну Дортею в саду, на дороге и в поле. Она собиралацветы и травы, которые могли пригодиться ее отцу: он приготовлял изнихпитье и капли. Вальдемар До был не только заносчив и горд, но и учен. Онмного знал. Все это видели, все об этом шептались. Огонь пылал в его ка-мине даже в летнее время, а дверь была на замке.Онпроводилвзапертидни и ночи, но не любил распространяться о своейработе.Силыприродынадо испытывать в тиши. Скоро, скоро найдет он самое лучшее, самоедра-гоценное - червонное золото.
Вот почему из камина валил дым, вот почему трещало и полыхаловнемпламя. Да, да, без меня тут не обошлось, -рассказывалветер."Будет,будет! - гудел я в трубу. - Все развеется дымом, сажей,золой,пеплом.Ты прогоришь! У-у-уу! Лети дальше! Лети дальше!" Вальдемар Достоялнасвоем.
Куда же девались великолепные лошади из конюшен? Кудадеваласьста-ринная золотая и серебряная утварь из шкафов? Куда девались коровы с по-лей, все добро и имение? Да, все это можно расплавить! Расплавить взо-лотом тигле, но золота не получить.
Пусто стало в кладовых, в погребах и начердаках.Убавилосьлюдей,прибавилось мышей. Оконное стекло лопнет здесь, треснет там, имнеужене надо входить непременно через дверь, - рассказывал ветер.
-Гдеды-мится труба, там готовится еда, а тут дымилась такая труба, что пожиралавсю еду ради червонного золота.
Я гудел в крепостных воротах, словно сторож трубил в рог, нотутнебыло больше сторожа, - рассказывал ветер. - Я вертел башенный флюгер,ион скрипел, словно сторож храпел на башне, но сторожа не былоитам-были только крысы да мыши. Нищета накрывала на стол, нищетаводвориласьв платяных шкафах и буфетах, двери срывались с петель, повсюду появилисьтрещины и щели, я свободно входил и выходил, - рассказывал ветер, -от-того-то и знаю, как все было.
От дыма и пепла, от забот и бессонных ночей поседели бородаивискивладельца Борребю, пожелтело и избороздилось морщинамилицо,ноглазапо-прежнему блестели в ожидании золота, желанного золота.
Я пыхал ему дымом и пеплом в лицо ибороду.Вместозолотаявилисьдолги. Я свистел в разбитых окнах и щелях, задувалвсундукидочерей,где лежали их полинявшие, изношенные платья - носить их приходилосьбезконца, без перемены. Да, не такую песнюпелидевушкамнадколыбелью!Господское житье стало житьем горемычным. Лишь я один пелтамвовесьголос! - рассказывал ветер. - Я засыпал весьзамокснегом-говорят,будто под снегом теплее. Взять дров неоткуда было, лес-то ведь вырубили.А мороз так и трещал. Я гулял по всему замку, врывался в слуховые окна ипроходы, резвился над крышей и стенами. Высокородные дочерипопряталисьот холода в постели, отец залез под меховое одеяло. Ни еды,нидров-вот так господское житье! У-у-уу! Лети дальше! Будет, будет! Но господи-ну До было мало.
"За зимою придет весна, - говорил он. - Зануждоюпридетдостаток.Надо только немножко подождать, подождать. Имение заложено, теперь самоевремя явиться золоту, и оно явится к празднику".
Я слышал, как он шептал пауку:"Ты,прилежныймаленькийткач,тыучишь меня выдержке. Разорвут твою ткань, ты начинаешь с начала идово-дишь работу до конца. Разорвут опять - ты опять, не пав духом,принима-ешься за дело. С начала, с начала! Так и следует! И вконцеконцовтыбудешь вознагражден".
Но вот и первый день пасхи.Зазвониликолокола,заигралонанебесолнце. Вальдемар До лихорадочно работал всюночь,кипятил,охлаждал,перемешивал, возгонял. Я слышал, как он вздыхал в отчаянии, слышал,какон молился, слышал, как он задерживал дыхание. Лампа егопотухла-онэтого не заметил. Я раздувал уголья, они бросали красный отсветнаегобледное как мел лицо с глубоко запавшими глазами. И вдруг глаза его ста-ли расширяться все больше и больше и вот уже, казалось, готовы были выс-кочить из орбит.
Поглядите в сосуд алхимика! Там что-то мерцает. Горит, как жар,чис-тое и тяжелое... Он подымает сосуд дрожащей рукою, он с дрожью вголосевосклицает: "Золото! Золото!" У него закружилась голова, я могбысва-лить его одним дуновением, - рассказывал ветер, - но я лишь подул на уг-ли и последовал за ним в комнату, где мерзли его дочери. Его камзол, бо-рода, взлохмаченные волосы были обсыпаны пеплом. Он выпрямился ивысокоподнял сокровище, заключенное в хрупком сосуде. "Нашел!Получил!Золо-то!" - закричал он и протянул им сосуд, искрившийся насолнце,нотутрука его дрогнула, и сосуд упал на пол, разлетелся натысячуосколков.Последний мыльный пузырь надежды лопнул...У-у-уу!Летидальше!Ияунесся из замка алхимика.
Поздней осенью, когда дни становятся короче, а туман приходит со сво-ей мокрой тряпкой и выжимает капли на ягоды и голыесучья,явернулсясвежий и бодрый, проветрил и обдул небо от туч и, кстати, пообломал гни-лые ветви - работа не ахти какая, но кто-то должен же ее делать. В замкеБорребю тоже было чисто, словно выметено, только на другойлад.НедругВальдемара До, Ове Рамель из Баснеса, явился с закладной на именье:те-перь замок и все имущество принадлежали ему.