- Что-то ко сну меня клонит,- говорю я Александре Евгеньевне. - Глаза
слипаются.
- А вы ложитесь, - говорит она, - я вам мешать не буду.
Пожелала мне спокойной ночи,я ей взаимно.Ушла она, я дверь на ключ,
потушил лампу, с шумом снял сапоги, лег на кровать и даже похрапывать начал.
Лежать лежу,но заснуть себе не позволяю.Да и не хотелось спать. Час
прошел, а может, и больше.
Слышу, будто дверь хлопнула: негромко, точно кто-то закрывал дверь и не
удержал.Чудятся мнекакие-тошагииголоса.Вслушиваюсь.Оченьдаже
явственно чудятсяголоса.Поднялся якакнельзяосторожнее,достализ
кармана револьвер,подошел к двери и притаился.Стою,молчу и слушаю.Не
шелохнусь, будто все во мне замерло.
Время идет.Снова тишина наступила.Шагистихли,голоса смолкли.Я
прямо физически ощущаю, как идет время: секунда, еще секунда, еще секунда...
Слух мой до того обострился,что мне казалось, будто я даже тиканье часов у
старухи в комнате улавливаю,хотя, может быть, это просто сердце во мне так
билось. Значит, стихло все. Открываю дверь еле-еле. Везде темно. Иду босиком
по полу,сжимаю в руке револьвер,вслушиваюсь в темноте.Как будто журчат
голоса. Иду через гостиную, через залу, как кошка иду, нервы напряжены, и не
то чтобы я хорошо видел -прямо при помощи какого-то чутья ориентировался в
темноте.
Дошел до угловой комнаты,там устарухи самый ценный фарфор хранился.
Дверьзакрыта,новнизупробивается сквозь щельслабый свет.Теперь уж
сомнений никаких: разговаривают за дверью, и не один человек, а несколько.
Подкрался я к двери.Все мужские голоса.Говорят о нападении, говорят
негромко, о захвате какого-то здания толкуют. Юденича раза два помянули...
Похолодел я.Вчера только в газетах прочел о том,что деникинцы Курск
взяли. Вот, думаю, и в Питере закопошились гады. Нет, думаю, не бывать тому,
чтобы вамотсюда целыми выбраться.Недаром послали менясюда.Аугловая
комната, надо сказать, вроде мышеловки: три окна на улицу заделаны решетками
и дверь из нее всего одна - в залу.
"Ну,Ваня,- говорю мысленно сам себе, - действуй решительно, захвати
этих врагов народа в собстственном их гнезде".
Тутя,надо признаться,погорячился,неподумал какследует,дал
чувствам волю.
Пошарил рукой: ключ в двери.
Эх, думаю, была не была!
Раз,раз - повернул ключ. Тут еще в простенке комод какой-то золоченый
стоял,тяжелый такой,плотный...С трудом,правда,но придвинул я его к
двери, сам - к окну, рванул раму, распахнул, встал на подоконник.
Слышу,поднялся в угловой комнате переполох, кто-то в дверь торкнулся,
стучит, кто-то кричит из-за двери:
- Открой, мерзавец, тебе же хуже будет!
- А ну,гады,-кричу,-суньтесь только к окну или к двери - всех
перестреляю!
Понимаю,конечно:всех их мне одному не забрать, людей вызывать надо.
Дуло вверх -и бац,бац.Услышат,думаю,прибегут. А как же еще, думаю,
вызватьксебеподмогу?Авдверьстучат,кричатчто-то.Попались,
голубчики, думаю, не вырветесь.
Выстрелил яеще раз.Стихло все задверью.Слышу -бегут по улице.
Патруль!
- В чем дело? - спрашивают.
- Такитак,-говорю,-товарищи,предстоитнамзахватитьи
обезоружить одну белую банду.
Тутчастьтоварищей становится возледверейиокон,другиебегут
звонить куда следует,ивскором времени приезжают нагрузовике чекисты.
Входим в залу,отодвигаем в сторону комод, открываем дверь и... Надо только
представить себе мое дурацкое положение! В комнате, оказывается, нет никого,
инетдаженикакогоследа,свидетельствующего отом,чтотамкто-то
находился.
В это время входит в залу Борецкая,в капоте,со свечкой в руке,и я
вижу,что она нисколько не смущена тем, что в ее квартире находится столько
неприятного ей народа.
- В чем дело,граждане?-говорит она. - У меня охранная грамота. И,
кроме того,пожалуйста, поосторожнее. Здесь много дорогой посуды, и вся она
в скором времени станет народным достоянием.
- А в том, - отвечают ей, - что сейчас у вас здесь кто-то находился!
- Кто же мог у меня находиться,-возражает Борецкая,- когда у меня
живет этот больной матросик...-Ионабез всякого смущения указывает на
меня.-Получил онтяжелое ранение на фронте,числится теперь инвалидом,
вселен ко мне по ордеру, и я сама не знаю, как от него уберечься, потому что
чудятся ему всюду контрреволюционеры, бегает он с револьвером по комнатам, и
вообще кажется мне, что он не вполне в своем уме.
И все смотрят на меня,и мне действительно крыть эти слова нечем,все
правильно:числюсь я инвалидом,вселен по ордеру,и,главное, кроме этой
вредной старухи, меня и мышей, никого в доме нет.
А тут еще она всхлипывает и говорит:
- Очень я прошу оградить меня от опасного соседства,я женщина старая,
что я с ним буду делать.
Все с сожалением смотрят на меня, и я слышу за своей спиной не очень-то
лестные слова по своему адресу,и все кончилось тем, что составили протокол
омоем буйном поведении,проверили мои документы и велели утром явиться на
освидетельствование в психиатрическую больницу.
VII
Дождался утра, прихожу к Коврову, подаю пузырек с чаем.
- Чай-то ты оставь, - говорит Ковров, - а вот поведение твое мне, брат,
не нравится.Серьезную оплошность допустил.Поднял ночью пальбу, всю улицу
перебудил,ачтотолку?Кому нужна такая работа?Нельзя наодного себя
рассчитывать.Тывродекакбывразведке находишься идолжен был,не
поднимая шума, немедленно поставить нас обо всем в известность.
Ну, я объясняю, как было дело, оправдываюсь.
- А может, ты и в самом деле был пьян? - спрашивает Ковров.