Ну, мне недосуг тут стоятьи разговаривать, надо идти
за подушечками для булавок.
Вошел Себастьян--серебристо-сераяфланель, белый крепдешин,яркий
галстук -- мой, между прочим,-- с узором из почтовых марок.
-- Чарльз, что это,скажите намилость,происходит у вас в колледже?
Цирк?Явидел все,кромеслонов.Признаюсь, весьОксфордвдруг весьма
неприятнопреобразился.Вчеравечером онкишмякишел Женщинами.Идемте
немедленно, ядолжен вас спасти. У меня есть автомобиль, корзинка земляники
и бутылка"Шато-Перигей",котороговы никогданепробовали,потомуне
притворяйтесь. С земляникой оно восхитительно.
-- Куда мы едем?
-- Навестить одного человека.
-- По имени?
--Хокинс. Захватите денег, наслучай еслинам вздумается что-нибудь
купить. Автомобиль принадлежит некоему лицу по фамилии Хардкасл. Вернете ему
обломки, если я разобьюсь и погибну -- я не очень-то умею водить машины:
За оранжереей, в которую обращена была наша привратницкая, по выходе из
воротнасждалоткрытыйдвухместный"моррис-каули".Зарулемсидел
Себастьянов плюшевый медведь.Мы посадилиегопосередине:"Позаботьтесь,
чтобыегонеукачало",--итронулисьвпуть.КолоколаСвятойМарии
вызванивали девять; мы удачно избегли столкновения со священником при черной
шляпе и белой бороде, задумчивокатившим на велосипеде прямо намнавстречу
по правой сторонеулицы, пересеклиКарфакс, миноваливокзал ивскоре уже
ехалиподорогенаБотлисреди полейилугов;в тедни поляи луга
начинались совсем близко.
-- Не правда ли, как еще рано!--сказал Себастьян.--Женщины еще заняты
тем, чтотам они ссобой делают, прежде чем спуститься к завтраку. Лень их
сгубила. Мы успели удрать. Да здравствует Хардкасл!
-- Кто бы он ни был.
-- Он думал,что едет с нами. Лень и его сгубила. Я ему яснс сказал: в
десять. Это один очень мрачный человек из нашего колледжа. Онживет двойной
жизнью. По крайней мере так я предполагаю. Нельзя же всегда,днем иночью,
оставаться Хардкаслом, верно? Он 6ы давно умер. Он говорит, что знаетмоего
отца, а этого не может быть.
-- Почему?
-- Папу никто не знает. Он отверженный. Разве вы не слышали?
-- Как жаль, что нивы,ни я не умеем петь,-- сказал я. В Суиндоне мы
свернули с шоссе и некоторое время ехали между коттеджами из тесаного камня,
стоявшими за низкими оградами из светлого песчаника. Солнце поднималосьвсе
выше.Часов водиннадцать Себастьян неожиданно съехал с дороги на какую-то
тропу и затормозил. Уже припекало настолько, что самое время было укрыться в
тени. Наощипанном овцами пригоркепод сеньюраскидистыхвязовмы съели
земляникуивыпили вино-- которое, как и сулилСебастьян, сземляникой
оказалось восхитительным,--раскурили толстыетурецкиесигареты илежали
навзничь -- Себастьян глядя вверх в густую листву, а я вбок, на его профиль,
междутемкакголубовато-серый дым подымалсянад нами, не колеблемыйни
единым дуновением,и терялсяв голубовато-зеленой тенидревесной кроныи
сладкийаромат табака смешивался ароматамилета, а пары душистого золотого
вина словно приподнимали нас на палец над землей, и мы парили ввоздухе, не
касаясь травы.
-- Самое подходящее место, чтобы зарытьгоршок золотых монет,-- сказал
Себастьян.-- Хорошо бы всюду, где был счастлив, зарывать вземлю что-нибудь
ценное,апотомвстарости,когдастанешьбезобразнымижалким,
возвращаться, откапывать и вспоминать.
Я был студентом уже третий семестр, носвою жизнь в Оксфорде я датирую
со времени моего знакомства с Себастьяном, происшедшего случайно всередине
предыдущего семестра. Мычислились вразныхколледжах и были выпускниками
разных школ. Я вполне мог провести в университете все три или четырегода и
никогда с нимне встретиться,если бы не случайное стечение обстоятельств:
однажды вечером он сильно напился в моемколледже, а я жил на первом этаже,
и мои окна выходили на внутренний дворик.
Обопасностяхэтого жилищаменяспециально предупреждалмойкузен
Джаспер;когдаяобосновалсявОксфорде,онодин-извсехнаших
родственниковсчел менядостойнымобъектом длясвоегоруководства. Отец
никакихсоветовмнене давал.Он, каквсегда,уклонилсяот серьезного
разговора. Единственный разонзавелречьнаэту тему,когдадо моего
отъезда вуниверситет оставалоськаких-нибудь две недели, заметивкакбы
вскользь и не без ехидства;
-- Я говорил о тебе. Встретил в "Атенеуме" твоего будущего ректора. Мне
хотелосьговорить обидее бессмертияуэтрусков, а ему--о популярных
лекциях для рабочих, вот мыи пошли на компромисс и разговаривали о тебе. Я
спросил его, какое содержание тебе назначить. Онответил: "Три сотни в год,
и ни в коемслучаене давайтеему ничего сверхэтого.Столькополучает
большинство".Но я подумал, чтоего советедвали хорош. Я в своевремя
получал больше, чеммногие, и, насколько помню, нигде и никогда эта разница
в несколько сотен фунтов не имела такогозначения для популярности и веса в
обществе.Уменя быласначаламысль определитьтебе шестьсотфунтов,--
сказалмойотец,слегкапосапывая, какон делалвсегда,когдачто-то
казалосьему забавным,-- но я подумал, что,если ректор случайнообэтом
узнает, онможетусмотреть здесь нарочитую невежливость. Поэтомудаю тебе
пятьсот пятьдесят.
Я поблагодарил его.
-- Да-да, конечно, я тебя слишком балую, но это все деньги из капитала,
такчто... А теперья,видимо, должен датьтебе наставления.Мне самому
никто наставлений недавал, несчитая твоего дяди Элфрида.Вообрази себе,
летом перед моимпоступлением в университеттвойдядяЭлфридспециально
приехалв Боутон,чтобы дать мне совет.Изнаешь, что это былза совет?
"Нед,-- сказал он мне,-- об одномя тебя настоятельно прошу. Всегда носи по
воскресеньямцилиндр. Именно по цилиндрусудят о человеке". И ты знаешь,--
продолжал мой отец, все явственнее сопя носом,-- я так иделал. Одни носили
цилиндры,другие нет. Ияникогда незамечал,чтобы междутеми и этими
существоваларазница.