"Не желаю допроса, - сказал он, - все это крайне оскорбительно. Может
быть, это странное недоразумение. Может быть, ничего такого нет..."
"Ты лжешь! - заорал Макс и стукнул обполстулом.-Тылжешь!Я
только что унеебыл.Продажнаядевчонка,которуюследуетотдатьв
исправительный дом. Я знал, что ты будешь лгать. Как ты мог, негодяй! Ведь
это даже не разврат, это..."
"Довольно, довольно", - задыхающимся голосом перебил Кречмар.
Проехал грузовик, задрожали стекла окон.
"Эх ты, - сказал Макс с неожиданным спокойствием и грустью. - Кто мог
подумать..."
Он вышел. Фрида всхлипывала в прихожей. Кто-то выносил сундуки. Потом
все стихло.
IX
В полдень Кречмар с одним чемоданом переехал к Магде. Фриду оказалось
нелегко уговорить остаться в пустойквартире.Онанаконецсогласилась,
когда он предложил, чтобы в бывшую комнату бонны вселился бравый вахмистр,
Фридин жених. На все телефонные звонки она должна отвечать, что Кречмарс
семьей неожиданно отбыл в Италию.
Магда встретила его холодно. Утром ее разбудил бешеный толстяк, искал
Кречмара и дважды назвал ее потаскухой. Кухарка, женщинанедюжинныхсил,
вытолкала его вон. "Эта квартира, собственно говоря, рассчитана наодного
человека", - сказала она, взглянув начемоданКречмара."Пожалуйста,я
прошутебя",-взмолилсяон."Вообще,нампридетсяещеомногом
поговорить,яненамеренавыслушиватьгрубостиоттвоихидиотов
родственников", - продолжала она, расхаживая по комнате в красном шелковом
халатике, дымя папиросой. Темные волосы налезали на лоб, это придавалоей
нечто цыганское.
После обеда она поехала покупать граммофон - почему граммофон, почему
именно в этот день? Разбитый, с сильной головнойболью,Кречмаростался
лежать на кушетке в безобразной гостиной и думал:"Вотслучилосьчто-то
неслыханное, а я в концеконцовдовольноспокоен.УАннелизыобморок
длился двадцать минут, и потом она кричала - вероятно, это было невыносимо
слушать, - а я спокоен... Развестись я снейнемогу,потомучтоона
все-таки моя жена, и нет у меня никакого внутреннего права на развод, -я
Аннелизу люблю,я,конечно.застрелюсь,еслионаумретиз-заменя.
Интересно,какобъяснилиИрмепереезднаквартируМакса,спешку,
бестолочь. Как противно Фрида говорила об этом:"Ионакричала,иона
кричала", - с ужасным ударением на "и". Странно, Аннелиза никогда вжизни
не повышала голоса".
На следующий день, пользуясь отсутствием Магды,котораяотправилась
накупить пластинок,Кречмарсоставилженедлинноеписьмо,вкотором
совершенно искренне, но слишком красноречиво объяснял, чтолюбитеекак
прежде-несмотрянаувлечение,"разомиспепелившеенашесемейное
счастье".
Он плакал, иприслушивался,неидетлиМагда,ипродолжал
писать, плача и шепча. Он просил прощения у жены, просил беречьдочь,не
давать ей возненавидеть недостойного, но несчастногоотца,-однакоиз
письма не было видно, готов лионотувлеченияотказаться,колижена
простит. Ответа он не получил.
Тогда он понял,что,еслинехочетмучиться,долженоподлиться
безусловно, безоговорочно и вымарать образсемьиизпамяти,ивсецело
отдатьсячудовищной,безобразной,почтиболезненнойстрасти,которую
возбуждала внемвеселаякрасотаМагды.Онажебылавсегдаготова
разделить с ним любовную падучую, сколько угодно,влюбоевремядняи
ночи, это только освежало ее, она была резва, беспечна, - благо врач еще в
прошлом году объяснил ей, что забеременеть она неспособна. Кречмарнаучил
ее каждое утро принимать ванну с мылом, вместо того,чтобы только мытьшею
и руки, как она делала раньше. Ногти у нее были теперь всегда чистые, и не
только на руках, но и на ногахотливализемляничнымлаком.Онасбрила
темно-русые волоски под мышками и больно порезалась жиллетным клинком. Вид
крови в ней вызывал тошноту и головокружение. Кречмар бросилсяваптеку,
принес желтой ваты, йоду, еще чего-то.
Он открывал в ней все новые очарования, а то, что в другой показалось
бы ему вульгарным лукавством или грубым бесстыдством,вМагде-только
трогало и смешило его. Еще полудетское очарование еетелаиоткровенное
сластолюбие,-медленноепогасаниеэтихпродолговатыхглаз,словно
постепенно темнеющие слои света в театральном зале, доводили его до такого
безумия, что он вконец утратил всякое телесное приличие - ту сдержанность,
которой отличались его классические объятия со стыдливой женой.
Он почти не выходил из дому, боясь встретить знакомых, и отпускалот
себя Магду скрепя сердце, и то лишь утром - на охоту за чулками и шелковым
бельем. Его удивляло в ней отсутствие любознательности-онаничегоне
спрашивала изегопрежнейжизни,принадлежакчислулюдей,которые
представляют себе ближнегопоизвестнойсхемеисхемеэтойдоверяют
вполне. Он старался, иногда, занять ее своим прошлым, говорил о детстве, о
матери, которую помнил лишь смутно, и об отце, крутом сангвинике, любившем
своих лошадей, своих собак, дубыипшеницусвоегопоместьяиумершем
внезапно - и отчего? - от сочного, тряского смеха,которымразразилсяв
бильярдной, гдегость-краснобай,шмякаякулакомвладонь,выкрякивал
сальный анекдот.
"Какой? Расскажи", - попросила Магдаоблизнувшись,нооннезнал
какой.
Он говорил далее о ранней страсти кживописи,оработахсвоих,о
ценных находках, о том, как чистят картину - чесноком и толченой смолой, -
как старый лак превращается в пыль, как под фланелевой тряпкой,смоченной
скипидаром, исчезает грубая, черная тень, ивотрасцветаетбаснословная
красота-голубыехолмы,излучистаявосковаятропинка,маленькие
пилигримы.