"Началось, - подумал Кречмар, - безумие началось".
"Вы совершенно мокрый", - сказала она с улыбкой, он взял изееруки
зонтик, и она еще теснее прижалась к нему, исверхубарабанилосчастие.
Одно мгновение он побоялся, что лопнет сердце, - новдругполегчало,он
как бы разом привык к воздуху восторга, от которогоспервазадыхался,и
теперь заговорил без труда, с наслаждением.
Дождьперестал,ноонивсешлиподзонтиком.Уееподъезда
остановились, зонтик был отдан ей и закрыт. "Не уходите еще", -взмолился
Кречмар и, держа руку в кармане пальто, попробовал большим пальцем снять с
безымянного обручальное кольцо - так,навсякийслучай."Постойте,не
уходите", - повторил он инаконецсудорожнымдвижениемосвободилсяот
кольца. "Уже поздно, - сказала она, - моя тетя будетсердиться".Кречмар
подошел к ней вплотную, взял за кисти, хотел ее поцеловать, но попал вее
шапочку. "Оставьте, - пробормотала она, наклоняя голову. -Оставьте,это
нехорошо". "Но вы еще не уйдете, у меня никого нетвмире,кромевас".
"Нельзя, нельзя", - ответила она, вертя ключом в замке и напирая на дверь.
"Завтра я буду опять ждать", - сказал Кречмар. Она улыбнуласьемусквозь
стекло.
Кречмар остался один, он, отдуваясь, расстегнул пальто,почувствовал
вдруг легкость и наготу левой руки, поспешно наделещетеплоекольцои
пошел к таксомоторной стоянке.
IV
Дома ничего не изменилось, иэтобылостранно:жена,дочь,Макс
принадлежали точно другой эпохе, мирнойисветлой,какпейзажиранних
итальянцев. Макс, весь день работавший в театральной своей конторе,любил
отдыхать у сестры,душинечаялвплемянницеиснежнымуважением
относился к Кречмару, к его суждениям, ктемнымкартинампостенам,к
шпинатному гобелену в столовой.
Кречмар, отпирая дверь своей квартиры, с замиранием, со сквознякомв
животе, думал о том, как сейчас встретится с женой, с Максом, - непочуют
ли они измену (ибо эта прогулка под дождемявляласьужеизменой-все
прежнее было только вымыслом иснами),бытьможет,егоужезаметили,
выследили, - и он, отпирая дверь,торопливосочинялсложнуюисториюо
молодой художнице, о бедности и таланте ее, о том,чтоейнужнопомочь
устроить выставку... Тем живее он ощутил переход в другую,ясную,эпоху,
которую он за один вечер так лихорадочно опередил, - и, послемгновенного
замешательства отвиданеизменившегосякоридора,отбелизныдверив
глубине, за которой спала дочка, от честных плеч Максовапальто,любовно
надетого горничной на плюшевую вешалку, отвсехэтихдомашнихзнакомых
примет, наступило успокоение: все хорошо, никто ничего не знает. Онпошел
в гостиную: Аннелиза в клетчатом платье, Максссигаройдаещестарая
знакомая, вдова барона, обедневшая во время инфляции и теперьторговавшая
коврами и картинами.
.. Неважно, что говорили, - важно только этоощущение
повседневности, обыкновенности, простоты.Ипотом,вмирноосвещенной
спальне, лежа рядом с женой, Кречмар дивился своей двойственности, отмечал
свою ненарушимую нежность к Аннелизе, - иодновременновнемпробегала
молниевидная мысль, что, быть может, завтра,ужезавтра,да,наверное,
завтра...
Но все это оказалось нетакпросто.Ивовтороесвидание,ив
последующие Магда искусноизбегалапоцелуев.Рассказывалаонаосебе
немного - только то, что сирота, дочьхудожника,живетутетки,очень
нуждается, хотела бы переменить свою утомительную службу. Кречмар назвался
Шиффермюллером, и Магда с раздражением подумала: "Везет мне на мельников",
- а затем: "Ой, врешь". Март был дождливый, ночные прогулкиподзонтиком
мучили Кречмара, он предложил ей как-тозайтивкафе.Кафеонвыбрал
маленькое, мизерное,затобезопасное.Унегобыламанера,когдаон
усаживался в кафе или ресторане, сразу выкладыватьнастолпортсигари
зажигалку. На портсигаре Магда заметила инициалы "Б. К.". Онапромолчала,
подумалаипопросилаегопринестителефоннуюкнигу.Покаонсвоей
несколько мешковатой, разгильдяйской походкой шел к телефону,онабыстро
посмотрела на шелковое дно его шляпы, оставшейся на стуле,ипрочлаего
имя ифамилию(необходимаямерапредосторожностипротиврассеянности
художников при шапочном разборе). Кречмар, нежно улыбаясь,принескнигу,
и, пользуясь тем, что он смотрит на ее шею и опущенные ресницы, Магда живо
нашла его адресителефони,ничегонесказав,спокойнозахлопнула
потрепанный, размякший голубой том. "Сними пальто", - тихо сказал Кречмар,
впервые обратившись к ней на "ты". Она, не вставая, принялась вылезатьиз
рукавов макинтоша, нагнув голову, наклоняя плечи то вправо, то влево, и на
Кречмара веяло фиалковым жаром, пока он помогал ей освободиться отпальто
и глядел, как ходятеелопатки,каксобираютсяирасходятсяскладки
смугловатой кожи напозвонках.Этопродолжалосьмгновение.Онасняла
шляпу, посмотрелась в зеркало и,послюнивпалец,пригладиланависках
темно-каштановые акрошкеры. Кречмар сел рядом с ней,неспускалглазс
этого лица, в котором все было прелестно: и жаркий цвет щек,иблестящие
от ликера губы, и детское выражение удлиненных карих глаз, и чуть заметное
пятнышко на пушистой скуле. "Если мне бы сказали, что за этоменязавтра
казнят, - подумал он, - я всеравнобынанеесмотрел".Дажелегкая
вульгарность, берлинский перелив ее речи, ахи и смешкиперенималиособое
очарование у звучности ее голоса, у блеска белозубого рта,-и,смеясь,
она сладко жмурилась. Он хотел взять ее руку, но она и этого не позволила.
"Ты сведешь меня с ума", - пробормоталКречмар.Магдахлопнулаегопо
кисти и сказала, тоже на "ты": "Веди себя хорошо, будь послушным".
Первой мыслью Кречмара на другое утро было: "Такдальшеневозможно.