Все[61]
рассказанное им отодвинуло на задний план властителей моихдум-Корнелия
Агриппу,АльбертаВеликогоиПарацельса;носвержениеэтихидолов
одновременно отбило у меня и охоту к обычным занятиям. Я решил, что никтои
никогда не сможет ничего познать до конца. Все, что так долгозанималомой
ум, вдруг показалось мненестоящимвнимания.Повинуясьодномуизтех
капризов, которые более свойственны ранней юности, я немедленно оставил свои
занятия,объявилвсеотраслиестествознаниябесплоднымиипроникся
величайшимпрезрениемкэтойпсевдонауке,которойнесужденодаже
переступить порога подлинного познания. В таком настроении духаяпринялся
за математику и смежные с нею науки, покоящиесянапрочномфундаменте,а
потому достойные моего внимания.
Вот как странно устроен человек и какиетонкиеграниотделяютнасот
благополучия или гибели. Оглядываясь назад, явижу,чтоэтапочтичудом
свершившаясяпеременасклонностейбылаподсказанамнемоим
ангелом-хранителем; то была последняя попытка добрыхсилотвратитьгрозу,
уже нависшую надо мной иготовуюменяпоглотить.Победадоброгоначала
сказалась в необыкновенном спокойствии иумиротворении,которыеяобрел,
отказавшись от прежних занятий, в последнее время ставшихдляменямукой.
Мне следовало бы тогда же почувствовать, что эти занятия для меня гибельны и
что мое спасение - в отказе от них.
Дух добра сделал все возможное, но тщетно. Рок был слишком могуществен, и
его непреложные законы несли мне ужасную гибель.
Глава III
Когда я достиг семнадцати лет, моиродителирешилиопределитьменяв
университетгородаИнгольштадта.ЯучилсявшколевЖеневе,нодля
завершения моего обра[62] эования отец счел необходимым, чтобы я ознакомился
с иными обычаями, кроме отечественных. Уже назначен был день моегоотъезда,
но, прежде чем он наступил, в моей жизни произошло первое несчастье,словно
предвещавшее все дальнейшие.
Элизабет заболела скарлатиной: она хворалатяжелоижизньеебылав
опасности. Все пытались убедить мою матьостерегатьсязаразы.Сперваона
послушалась наших уговоров; но, услыхав об опасности, грозившей ее любимице,
не могла удержаться. Она стала ходитьзабольной-еенеусыпнаязабота
победила злой недуг - Элизабет была спасена, но ее спасительница поплатилась
за свою неосторожность. На третий день моя матьпочувствоваласебяплохо;
появились самые тревожные симптомы, и по лицам врачей можнобылопрочесть,
что дело идет к роковому концу. Но и на смертном одре стойкостьикротость
не изменили этой лучшей из женщин. Она вложила руку Элизабет в мою. "Дети, -
сказала она, - я всегда мечтала о вашемсоюзе.Теперьондолженслужить
утешением вашему отцу. Элизабет, любовь моя,тебепридетсязаменитьменя
моим младшим детям.
Элизабет, любовь моя,тебепридетсязаменитьменя
моим младшим детям. О, как мне тяжело расставаться с вами! Я быласчастлива
и любима - каковомнепокидатьвас...Ноэто-недостойныемысли;я
постараюсь примириться со смертью и утешиться надеждой на встречу свамив
ином мире".
Кончина ее была спокойной,илицоеедажевсмертисохранилосвою
кротость. Не стану описывать чувства тех, у кого беспощадная смерть отнимает
любимое существо; пустоту, остающуюся вдуше,иотчаяние,написанноена
лице. Немало нужно времени, прежде чем рассудок убедит нас, что та, когомы
видели ежедневно и чья жизнь представлялась частью нашей собственной,могла
уйти навсегда, - что моглонавекиугаснутьсияньелюбимыхглаз,навеки
умолкнуть звуки знакомого, милого голоса. Таковыразмышленияпервыхдней;
когда же ход времени подтверждает нашу[63]утрату,тут-тоиначинается
истинное горе. Но у кого из нас жестокая рука не похищала близкого человека?
К чему описывать горе,знакомоевсемидлявсехнеизбежное?Наступает
наконецвремя,когдагореперестаетбытьнеодолимым,егоужеможно
обуздывать; и, хотя улыбка кажется нам кощунством, мы уже не гоним ее с уст.
Мать мояумерла,ноунасоставалисьобязанности,которыенадобыло
выполнять; надо было жить и считать себя счастливыми, пока унасоставался
хоть один человек, не сделавшийся добычей смерти.
Мой отъезд в Инголыптадт, отложенный из-за этих событий, был теперь решен
снова. Ноявыпросилуотцанескольконедельотсрочки.Мнеказалось
кощунственным так скоро покинуть домскорби,гдецарилапочтимогильная
тишина, и окунуться в жизненнуюсуету.Явпервыеиспыталгоре,нооно
испугало меня. Мне не хотелось покидать тех, ктомнеоставался,ипрежде
всего хотелось хоть сколько-нибудь утешить мою дорогую Элизабет.
Правда, она скрывала свою печаль и старалась быть утешительницей для всех
нас. Она смеловзглянулавлицожизниимужественновзяласьзасвои
обязанности. Она посвятила себя тем, когодавнозваладядейибратьями.
Никогда не была она так прекрасна, как в это время,когдавновьнаучилась
улыбаться, чтобы радовать нас. Стараясь развеять наше горе, оназабывалао
своем.
Наконец день моего отъезда наступил. Клервальпровелснамипоследний
вечер. Он пытался добиться от своего отца позволения ехать вместе со мнойи
поступить в тот же университет, но напрасно. Отец его был недалеким торгашом
и в стремлениях сына видел лишь разорительные прихоти. Анри глубокострадал
от невозможности получить высшее образование.Онбылмолчалив;нокогда
начинал говорить, я читал в его загоравшихся глазах сдерживаемую, но твердую
решимость вырваться из плена коммерции. [64]
Мы засиделись допоздна. Намбылотруднооторватьсядруготдругаи
произнести слово "прощай". Наконец оно было сказано, и мыразошлись,якобы
на покой; каждый убеждал себя, что ему удалось обманутьдругого;когдана
утренней заре я вышел к экипажу, в котором должен был уехать, всесобрались
снова: отец - чтобы еще раз благословить меня, Клерваль - чтобыещепожать
мою руку, моя Элизабет - чтобы повторить свои просьбы писатьпочащеиеще
раз окинуть своего друга заботливым женским глазом.