Нарасстояниимилиотдерева,гдеканьон,сужаясь,постепенно
поворачивал к югу, из отверстия в снегу поднимался слабый кудрявыйдымок.
Когдамолодойчеловекподошелпоближе,онувиделсвежиеследы;у
невысокогохолмика,откудатянулсядым,снегбылутоптан.Тутон
остановился, а если точнее сказать, прилег у входавснеговуюпещеруи
что-то крикнул слабым голосом. Ответ прозвучалещеслабее.Вотверстии
показалась голова; из пещеры вылез человек, закутанный в лохмотья; заним
второй, третий, четвертый; скоро восемьчеловеческихсуществ,мужчини
женщин, окружили лежавшего на снегу вестника. Они сидели, при-пав к земле,
как звери; на зверей они походили и полным отсутствием чувства приличияи
стыда.
Они были так худы, так измучены, на их прозрачныхотистощениялицах
царила такая безнадежность, человеческое в них - вернее, то, чтоосталось
человеческого, - пробуждало столь сильнуюжалость,что,глядянаних,
трудно было не заплакать. Скотское же в них, пробужденное выпавшими наих
долю лишениями, тупость, зверство, отсутствие мысли в лице выглядело столь
нелепо,чтопоневолерождалсясмех.Этобылидеревенскиежители,
принадлежавшие в большинстве ктомусоциальномуслою,которыйчерпает
самоуважение не в нравственной силе и невсилеинтеллекта,алишьв
общественном положении и во владении собственностью. Как толькострадание
уравняло их, они отбросили стыд и совесть: задушойунихнеосталось
ничего, что могло бы заменитьутраченныематериальныеблага.Онибыли
детьми, но без детского честолюбия и духа соревнования; они были мужчинами
и женщинами, но лишенными спокойной важности зрелоговозраста.Все,что
возвышало их над животным состоянием, былопотеряновснегах.Утрачены
были даже видимые различияполаивозраста:шестидесятилетняястаруха
ссорилась,драласьисквернословиласухваткамизаправскогобуяна;
страдавшийцингойюношахныкал,стоналипадалвобморокподобно
истерической девице. Так глубоко они пали, что вестник,вызвавшийихиз
снежной пещеры, сколь ни был сам он дик с виду и подавлен душевно, казался
теперь существом из другого мира.
Все эти люди были не в себе, сознание их помутилось, нооднаженщина,
каквидно,вовселишиласьрассудка.Онадержаланебольшоеодеяло,
сложенное так, словно в нем был укутан младенец (ребенокумерунеена
руках несколько дней тому назад), и баюкала сверток с трогательной верой в
свою странную выдумку. Еще прискорбнее было то, что ее бред не пробуждал в
окружающих ни малейшего отклика, ни раздражения, ни сочувствия; они просто
его не замечали. Когда через несколько минут женщина попросила нешуметь,
чтобы не разбудить ребенка, они устремили на нее равнодушные взоры. Только
рыжеволосый мужчина, жевавший клокбизоньейшкуры,злобноощерилсяна
несчастную, но тут же позабыл о ней и снова погрузился в жвачку.
Только
рыжеволосый мужчина, жевавший клокбизоньейшкуры,злобноощерилсяна
несчастную, но тут же позабыл о ней и снова погрузился в жвачку.
Вестник немного помедлил, скорее для того, чтобысобратьсяссилами,
нежели выжидаявниманиясвоихбеспокойныхслушателей.Потомпроизнес
одно-единственное слово:
- Ничего!
- Ничего? - Они откликнулись в одинголос,носразнойинтонацией,
отражавшей особенности темперамента каждого: один свирепо, другойугрюмо,
третий тупо, четвертый безнадежно. Женщина,баюкающаясвернутоеодеяло,
рассмеялась и прошептала несуществующему ребенку:
- Он сказал: ничего!
- Да, ничего, - повторил вестник.-Вчерашнийснегопадопятьзанес
дорогу. Сигнальный огонь на холмепогас;кончилосьгорючее.Яповесил
объявление у водораздела... Ещераззамечу,Дамфи,ияпрошибутвою
мерзкую башку.
Дело в том, что женщина с младенцем попыталась подобратьсяпоближе,и
рыжеволосый мужчина грубо оттолкнул ее и ударил; он был ее мужемитаков
был, очевидно, обычай их семейной жизни. Женщинасловнонезаметилани
мужнего гнева, ни колотушек -равнодушие,скакимэтилюдипринимали
оскорбления и удары, было устрашающим - и, подползши к вестнику,спросила
с надеждой в голосе:
- Значит, завтра?
Выражение на лице молодого человека смягчилось, и онответилей,как
отвечал уже восемь дней подряд:
- Завтра наверняка.
Она отползла прочь, бережнопридерживаясвойсверток,иисчезлав
пещере.
- Сдается мне, что от тебя мало толку. Сдается мне, что ты ни грошане
стоишь, -заявиласкрипучимголосомоднаизженщин,уставившисьна
вестника. - Почему никто из вас самнепойдетнаразведку?Почемувы
доверяете свою жизнь и жизнь ваших жен этому Эшли?
Голос женщины становился громче и громче, пока не перешел в рев.Генри
Конрой, истерический юноша, сидевший рядом с ней, поднял дикийиспуганный
взгляд и, словно опасаясь,какбыегоневтянуливссору,поспешил
ретироваться по примеру миссис Дамфи.
Эшли пожал плечами ивозразил,обращаясьнестолькокговорившей,
сколько к группе в целом:
- Спасение - только в одном... И для меня и для вас... И вы это отлично
знаете. Оставаться здесь - верная гибель. Надо идти вперед, чего бы это ни
стоило.
Он поднялся и медленно зашагал прочь, туда, где внесколькихдесятках
метров вверх по каньону возвышался ещеодинснежныйхолмик.Вскореон
исчез из виду.
Только он ушел, сидевшие кружком сварливо загомонили:
- Отправился к старому доктору и к девчонке. На нас ему наплевать.
- От этих двоих нужно избавиться.
- Да, от сумасшедшего доктора и от Эшли.
- Чужаки, - и тот и другой.
- С них все и пошло!
- Только подобрали его, и сразу не стало удачи.
- Но ведь капитан сам позвал старого доктора в Суитуотере и взял егов
долю, а Эшли внес свой пай продовольствием.