- В таком случае, - сказала Олли, - мне пора ложиться спать.
- Олли, - с укором воскликнул Гэбриель, когда крохотная фигурка исчезла
за занавеской, - ты не поцеловала меня и не сказала "спокойной ночи".
Олли вернулась.
- Ах ты, старина Гэйб, - покровительственносказалаона,снисходяк
брату с высоты своего интеллектуального и морального величия и разглаживая
ручкой его спутанную шевелюру. - Милый старый Гэйб, что бы ты сталделать
без меня? - И она поцеловала его в лоб.
НаутроГэбриельсудивлениемзаметил,чтоОлли,кактолько
позавтракала, сразу принялась наряжаться, отбирая самые роскошные вещииз
своегогардероба.Набелоемуслиновоеплатье,ветхоеинесколько
пожелтевшее от времени, она накинула дешевый ярко-розовыйшарфик,сверху
же повязала и закрепила огромной черепаховой брошью черную в белуюклетку
материнскую шаль, такую длинную, что, сколько Оллинеподворачивалаее,
шаль по-прежнему волочилась по полу. На свою кудрявую головкуонанадела
большуюсоломеннуюшляпу,украшеннуюжелто-белымимаргариткамии
светло-зелеными лентами, и в довершение всегораскрыламаленькийжелтый
зонтик.
Гэбриель,сочевиднойтревогойнаблюдавшийзаприготовлениями
прехорошенькой,хотьинесколькофантастическоймаленькойфрантихи,
отважился наконец обратиться к ней с вопросом:
- Куда ты собралась, Олли?
- Пойду в лощину, к Ридам,попрощаюсьсдевочками.Этонеприлично,
взять да уехать, ничего не сказав людям.
- Ты только... не подходи близко... к дому миссис Маркл.
Олли презрительно сверкнула синими глазами.
- Подумать только!
Столько решительности быловкраткомэнергичномответедевочки,в
сжатых губах и в движении бровей, чтоГэбриельнепромолвилбольшени
слова. Молча он следил, как желтый зонтик и широкополая соломенная шляпа с
развевающимися ленточками спускались внизпоизвилистойтропинке,пока
совсем не пропали из виду. И тутГэбриельвдруг,сампоражаясьсвоему
открытию, понял, насколько вся его жизнь зависит от этого ребенка. В то же
время ему открылась впервые некаянепостижимаядлянегоособенностьв
умственном складе и характере девочки, которая и сейчасощутимоотделяла
их друг от друга, в дальнейшем же неминуемо уведет ее прочь,-отодной
лишь мысли об этом Гэбриеля охватила такая горечь одиночества,чтоонс
трудом совладал с собой.
Собравшись с духом, онвернулсявхижинуиобозрелеепрощальным
взглядом. Потом поплелся к своей заявке, расположенной на склоне горы.По
пути Гэбриель прошел мимо стоявшего особняком ясеня, не разпривлекавшего
его внимание.Рядомсэтимлеснымвеликаномвсеокружающиедеревья
казались мизерными,ноодиночествоясенярождаловсегдатомительное,
грустное чувство, плохо вязавшееся с очевидноймощьюдерева.
Ясеньбыл
велик не по разуму, его силища была ни к чему, он выглядел таким простаком
рядом с окружавшими его щеголеватыми самоуверенными елками и осинами,что
Гэбриель поневоле должен был признать свое сходство с ним и задуматься над
тем, не пора ли ему приискать себе для жилья место, где он меньше разнился
бы от прочих людей. "Если бы явсвоевремянашелтакоеместечко,-
подумал Гэбриель, - может быть, яустроилбысвоюжизньполучше,чем
сейчас, и малютке веселее жилось бы со мной". Пробравшись через кустарник,
он вышел к месту своей первой заявки,занятойимсразупоприбытиив
Гнилую Лощину. Место было унылое и мало обнадеживающее: высоко вознесшийся
каменный склон, усеянный черными валунами. Гэбриель горько усмехнулся. "Не
знаю, где они найдут второго олуха, который станетискатьздесьзолото.
Пожалуй, оно и к лучшему, что меня гонят прочь". С такими мыслями Гэбриель
повернул и стал спускаться в лощину к месту своей второй заявки,дававшей
ему скудный доход, размеры которого определяются старательской поговоркой:
"На хлеб да кашу".
Было три часа дня, когда он,собраврабочийинструмент,вернулсяв
хижину. Слегка раскрасневшаяся от волнения Олли была уже дома, ноникаких
приготовлений к отъезду Гэбриель не заметил.
- Я вижу, ты еще не начала паковаться, Олли, - сказалон,-впрочем,
паковать-то особенно нечего.
- Ничего не нужно паковать, Гэйб, - заявила Олли, смело глядявглаза
смущенному великану.
- Как так не нужно паковать? - спросил Гэбриель.
- Совершенно не нужно, -подтвердилаОллирешительнымтоном.-Мы
никуданеуезжаем,Гэбриель,этоужерешено.Яходилакадвокату
Максуэллу, и мы обо всем договорились.
Потеряв дар речи, Гэбриель плюхнулся на стул и в изумлении уставился на
сестру.
- Мы договорились, Гэбриель, - холодно подтвердилаОлли,-сейчася
тебе все расскажу. Утром я зашла к адвокату ивыложиланапрямик,чтоя
думаю о поведении миссис Маркл. Это решило дело.
- Помилуй бог, Олли, что же ты ему сказала?
- Что сказала? - откликнулась Олли. - Да все, что мне известно обэтой
женщине; ты ведь и половины не знаешь! Как она стала заигрывать с тобойс
первой же минуты, еще когда ты лечил ее покойного мужа. Как ты незамечал
ее, пока я тебе о ней не сказала. Как она повадилась ходить к нам,сидела
возле тебя целыми часами и глаза вот так таращила, - тут Оллиизобразила,
какмиссисМарклделалаГэбриелюглазки,причемснеподражаемым
искусством,котороенепременнопривелобывяростьпочтеннуюдаму,
Гэбриеля же заставило вспыхнуть до ушей, - и как она изкожилезлавон,
только бы зазвать тебя к себе, а ты всеотказывался.Иещерассказала,
какая она лживая, мерзкая, бесстыжая старая бестия.
Задохнувшись, Олли замолчала.
- И что же он ответил? - спросил Гэбриель, тоже задыхаясь от волнения.
- Сперва ничего. А потом стал смеятьсяисмеялсятакдолго,чтоя
испугалась, как бы он не лопнул. А потом он сказал.