А на третий день я оказался на его месте.Чтоже
случилось? Вы оба бросали кости, ставя на мою душу, и вышлотак,чтоты
проиграл. Вот и все.
Ты видишь, что мне приходится рассказывать тебе отвоейжизни,иты
должен понять - почему. Мы знаем друг друга уже больше четырех лет. Из них
половину мы провели вместе, другую же половину я провел в тюрьме, и это-
прямое последствие нашей дружбы. Я не знаю, где тыполучишьэтописьмо,
если ты вообще егополучишь.ВРиме,Неаполе,Париже,Венеции,-в
каком-то из чудесных городов, уморяилиуреки,тынашелдлясебя
прибежище, это я знаю наверняка. Может быть, ты окружен не той бесполезной
роскошью, в которой ты жил со мной, но всежевокругтебявселаскает
глаз, и слух, и вкус. Жизнь для тебя по-прежнему прекрасна. И все же, если
ты хочешь, чтобы она стала еще прекраснее, но ужепо-другому,пустьэто
ужасное письмо - а я знаю, что оно ужасно, -станетдлятебясерьезным
кризисом, переломом в твоей жизни, когда ты будешь его читать,какстало
оно для меня, когда яегописал.Твоебледноелицолегкозагоралось
румянцем от вина или от удовольствия. Если же при чтенииэтихстрокего
опалит стыдом, как жаром раскаленной печи, тем лучше для тебя. Нетпорока
страшнее, чем душевная пустота. Только то истинно, что понято до конца.
Кажется, я уже дошел до того дня, когда попалвдомпредварительного
заключения. После ночи в полицейском участке меня отвезли туда втюремной
карете. Ты был весьма внимателен и добр ко мне. Чуть линекаждыйдень,
да, пожалуй, и каждый, ты старался приезжать в Холлоуэй,насвиданиесо
мной, пока не уехал за границу. Ты такжеписалоченьмилыеиласковые
письма. Но тебе ни разу не пришло на ум,чтонетвойотец,атысам
посадил меня в тюрьму, что с самого началадоконцатыбылзаэтов
ответе, что я попалсюдаиз-затебя,затебя,потвоейвине.Твоя
омертвелая, лишенная воображения душа не проснулась, когда ты увиделменя
зарешеткой,вдеревяннойклетке.Тытолькособолезновалмне,как
сентиментальный зритель сочувствует герою жалостливой пьески.Ато,что
именно ты - автор этой ужасающей трагедии, тебе и в голову не приходило. Я
видел, что ты совершенно не понимаешь, что натворил. А я нехотелпервым
подсказывать то, что должно былоподсказатьтвоесердце,то,чтооно
непременно подсказало бы, если бы ты не дал Ненавистиожесточитьегодо
полной бесчувственности. Каждый человек должен все осознаватьсобственным
внутренним чувством. Бессмысленно подсказывать человекуто,чегоонне
чувствует и понять не может. И если я сейчас пишу тебе обэтом,толишь
потому, что твое молчание ивсетвоеповедениевовремявсегомоего
пребываниявтюрьмезаставилименяпойтинаэто.Крометого,все
обернулось так, что удар обрушился лишь наменяодного.Ноименноэто
стало для меня источником радости.
Помногимпричинамябылготовк
страданью, хотя в моих глазах твоя полнейшая, нарочитая слепота,когдая
замечал ее в тебе, казалась чем-то недостойным. Помню, кактысвеликой
гордостью показал мне письмо,котороетынаписалобомневкакую-то
дешевую газетку. Это было чрезвычайно осторожное, умеренное и,поправде
говоря, банальное произведение. Ты взывал к "английскомупонятиючестной
игры" - или еще кчему-то,стольжескучному,вотношенияхлюдейи
твердил, что "лежачего не бьют". Такое письмо ты мог бы написать, еслибы
вчем-тонесправедливообвиниликакого-топочтенногоджентльмена,с
которым ты лично был бы вовсе и незнаком.Нотебеэтописьмоказалось
шедевром.Тывоспринималегочутьлинекакпроявлениерыцарского
благородства, достойного самого Дон-Кихота. Мнетакжеизвестно,чтоты
писал и другие письма, в другие газеты, ночтотамихнепечатали.В
письмах ты попросту заявлял, чтоненавидишьсвоегоотца.Нодоэтого
никому не было дела. Пора бы тебе знать, чтоНенависть,сточкизрения
разума, есть вечное отрицание. А с точки зрениячувства-этоодиниз
видов атрофии, умерщвляющей все, кроме себя самой. Писать в газеты, что ты
кого-то ненавидишь, все равно что заявлять тем же газетам,чтотыболен
тайной и постыдной болезнью: тот факт, что тыненавидишьсвоегородного
отца и он отвечает тебе полной взаимностью, никак не делает твою ненависть
чувством благородным и достойным. И если что-либотутивыяснялось,то
лишь одно: твоя болезнь была наследственной.
Вспоминаюеще,какмойдомбылописан,мояобстановкаикниги
конфискованы и пущены с молотка и как я, вполне естественно, сообщилтебе
об этом в письме. Я не упомянул о том, что судебный исполнительявилсяв
мой дом, где ты так часто обедал, требуя уплатызатеподарки,чтоты
получил от меня. Я решил, правильно или неправильно, что тебяэтодолжно
хоть немного огорчить, и сообщил тебе одни толькофакты.Ясчитал,что
тебе необходимо знать обэтом.ТымнеответилизБулонивкаком-то
восторженно-лирическом возбуждении. Ты писал, чтотвойотец"сидитбез
денег", что ему пришлосьраздобытьполторытысячифунтовнасудебные
издержки и что мое банкротство - "блестящая победа" надним,потомучто
теперь он уж никак неможетзаставитьменяплатитьзанегосудебные
издержки! Понимаешь ли ты теперь, как Ненависть ослепляет человека? Видишь
ли теперь, что, описывая еекакатрофию,омертвениевсего,кроменее
самой, я просто научно описывал твое подлинное психическое состояние? Тебе
было абсолютно безразлично, что с молотка пойдут все мои прекрасныевещи:
мои берн-джонсовские рисунки, мойУистлер,мойМонтичелли,мойСаймон
Соломон,мояколлекцияфарфора,всямоябиблиотека,сдарственными
экземплярами почти всех моих современников-поэтов, от Гюго до Уитмена,от
Суинберна до Малларме, от Морриса до Верлена; все труды моего отца имоей
матери, в великолепных переплетах; все изумительное собрание моих школьных
и университетских наград, все роскошные издания и еще много, многовсего.