Ты только сказал: "Какая досада!" - и все. Ты только предвкушал, как из-за
этого твой отец потеряет несколько сот фунтов, и приходил в дикийвосторг
от этих мелочных расчетов. Что жекасаетсясудебныхиздержек,тотебе
небезынтересно будет узнать, что твой отец публичнозаявилвОрлеанском
клубе: если бы ему пришлось потратить двадцать тысяч фунтов, он считалбы
и этот расход вполне оправданным, столько радости, столько удовольствияи
торжества он получил бы взамен. Тот факт, что он не только засадил меняв
тюрьму на два года, но и вытащил меня оттуда нацелыйдень,чтобыменя
объявили банкротом перед всем светом, доставил ему еще больше наслаждения,
чего он и не ждал. Это было венцом моего унижения и торжеством егополной
и бесспорной победы. Если бы у твоего отца не было притязаний на то, чтобы
я оплатил его издержки, ты, помоемуглубокомуубеждению,хотябына
словах сочувствовал бы мне в потеревсеймоейбиблиотеки,потере,для
писателя невозместимой, самой тяжкой извсехмоихматериальныхпотерь.
Может быть, вспомнив, как щедро я тратил на тебя огромные деньги,какты
годами жил на мой счет, тыпотрудилсябывыкупитьдляменянекоторые
книги. Лучшие из них пошлименьшечемзаполторастафунтов:примерно
столько же я обычно тратил на тебя за одну неделю. Но мелочное злорадство,
которое ты испытывал при мысли, что твойотецпотеряеткакие-тогроши,
заставила тебя совсем забыть, что ты могбыхотьнемногоотблагодарить
меня, это было бы так легко, так недорого, так наглядно итакбесконечно
утешительно для меня, если бы ты это сделал. Разве янеправ,повторяя,
что Ненависть ослепляет человека? Понимаешь ли ты этотеперь?Еслинет,
постарайся понять.
Не стану тебе говорить, как ясно я все понимал и тогда и теперь.Ноя
сказал себе: "Любой ценой я должен сохранить в своем сердце Любовь. Если я
пойду в тюрьму без Любви, что станется с моей Душой?" В письма, написанные
в те дни из тюрьмы Холлоуэй, я вложил все усилия, чтобы Любовь звучала как
лейтмотив всей моей сущности. Будьнатомояволя,ябымогвконец
истерзать тебя горькими упреками. Я мог бы изничтожить тебя проклятиями. Я
мог бы поставить перед тобой зеркало и показать тебе такой твой облик, что
ты сам бы себя не узнал, но вдруг, увидев,чтоотражениеповторяетвсе
твоигримасыотвращенья,понялбы,коготывидишьвзеркале,и
возненавидел бы себя навек. Скажу больше. Чужие грехи были отнесены на мой
счет. Если бы я захотел, я мог бы, во время обоих процессов,спастисебя
если не от позора, то, во всяком случае,оттюрьмы,ценойразоблачения
истинного виновника. Если бы я постарался доказать, что трисамыхважных
свидетеляобвинениябылитщательноподготовленытвоимотцомиего
адвокатами, что они не только о многом умалчивали, но и нарочно утверждали
противное, нарочно приписывали мне чужие проступки,ичтоихзаставили
прорепетировать и затвердить весь задуманныйплан,ябымогзаставить
судью удалить их из зала суда, даже решительнее, чем был удален несчастный
запутавшийся Аткинс.
Я мог бы выйти из зала заседаний свободным человеком,
посмеиваясь про себя, небрежно засунув руки в карманы. Меня изовсехсил
уговаривали поступитьименнотак.Мнесерьезнотаксоветовали,меня
просили и умоляли люди, чьей единственной заботой было мое благополучиеи
благополучие моей семьи. Но я отказался. Я не пожелал идти на это. И яни
минуты не жалел о своем решении, даже в самые тяжкие времена взаточении.
Такое поведение было бы ниже моего достоинства. Грехи плоти -ничто.Это
болезнь, и дело врачей лечить их, если понадобится лечение.Толькогрехи
души постыдны. Добиться оправдания такими средствамиозначалобыобречь
себя на пожизненную пытку. Неужели ты думаешь, что за всевремянашейс
тобой дружбы ты был достоин той любви, какую я тогда проявлял к тебе,или
что я хоть на миг верил, что ты ее стоишь? Я знал, что ты ее недостоин. Но
Любовь не выводят на торжище, не бросают на весыторгаша.ОтрадаЛюбви,
подобно отраде ума, - чувствовать, что она жива. Цель любви-любить,и
только. Ты был моим врагом, такого врага не знал ни один человек. Яотдал
тебе жизнь, а ты, в угоду самым низменным людскимстрастям-Ненависти,
Тщеславия и Корысти, выбросил ее. Менее чем за тригодатыокончательно
погубил меня во всех отношениях. Ради себя самогомнеоставалосьтолько
одно - любить тебя. Знаю, что если бы я позволил себе возненавидетьтебя,
то в иссушенной пустыне моего существования, по которой я брел ивсееще
бреду, каждая скала лишилась бы тени, каждая пальма засохла,каждыйключ
был бы отравлен в истоке. Начинаешь ли тыпониматьхотьсамуюмалость?
Просыпается ли твое воображение, так долго погруженное в мертвыйсон?Ты
уже узнал, что такое Ненависть. Приходит ли к тебе прозрение,узнаешьли
ты, что такое Любовь, поймешь ли саму природу Любви? Тебеещенепоздно
затвердить это, хотя для того, чтобы дать тебеэтотурок,мнепришлось
попасть в тюремную камеру.
После страшного приговора, когда на мне уже была тюремная одеждаиза
мной захлопнулись тюремные ворота, я сидел среди развалин моейпрекрасной
жизни, раздавленный тоской, скованный страхом, ошеломленный болью. Но я не
хотел ненавидеть тебя. Ежедневно я твердил себе: "Надо исегоднясберечь
любовь в моем сердце, иначе как проживу я этот день?"Янапоминалсебе,
что, по крайней мере, ты не желал мне зла. Я заставлял себя думать, что ты
только наугад натянул лук, а стрела поразила Короля сквозь щель в броне. Я
чувствовал, что несправедливо взвешивать твою вину на одних весах, дажес
самыми мелкими моими горестями, самыми незначительными потерями. Ярешил,
что буду и на тебя смотреть как на страдальца. Я заставилсебяповерить,
что наконец-то пелена спала с твоих давно ослепших глаз. Я частосболью
представлял себе - в каком ужасе ты смотришь на страшное делоруксвоих.
Бывало, что даже в эти мрачные дни, самые мрачные дни моей жизни,мнеот
всей души хотелось утешить тебя. Вот до чего я был уверен, что тынаконец
понял свою вину.
Мне тогда не приходило в голову, что в тебе жил самый страшный на свете
порок -поверхностность.Аяглубокоогорчался,когдамнепришлось
передать тебе, что правом на переписку я должен воспользоватьсявпервую
очередь для улаживания семейных дел.