Стук молотка холодный и жестокий.
Что же ты хотел сказать в своей статье? Что я былслишкомпривязанк
тебе? Любой парижский gamin [мальчишка (фр.)] прекрасно об этом знает. Все
они читают газеты,амногиеипишутдляних.Чтоябылчеловеком
гениальным? Французы понимали это,онипонималиособыесвойствамоего
гения гораздо лучше, чем ты, тебе до них далеко.Чтогениальностичасто
сопутствуют странные извращения страстей и желаний? Похвально; нонаэту
темупристалорассуждатьЛомброзо,анетебе.Крометого,это
патологическое явление встречается и среди тех, кто не одарен гением.Что
в ненавистнической войне между тобой и твоим отцом ябылодновременнои
оружием и щитом для каждого из вас? Нет, более того, - что в омерзительной
травле, в охоте за моей жизнью, котораяначаласьпослезавершенияэтой
войны, он никогда не в силах был бы добраться до меня,моиногиужене
запутались в твоих тенетах. Вполне справедливо:нояслышал,чтоАнри
Бауэр уже описал это с превеликим совершенством. Кроме того, если ты хотел
поддержать его точку зрения, тебе не было надобности печатать моиписьма,
по крайней мере, те, что были написаны в тюрьме Холлоуэй.
Может быть, в ответ ты скажешь, что в одном из своих холлоуэйских писем
я сам просил тебя попытаться, насколько сумеешь, хоть немного обелить меня
в глазах хотя бы некоторых кругов? Разумеется, я просил об этом.Вспомни,
почему я в эту самую минуту здесь и как я сюда попал. Недумаешьлиты,
что я попал сюда засвязистеми,ктовыступалсвидетеляминамоем
процессе? Моивымышленныеилиреальныесвязисподобнымилюдьмине
интересуют ни Правительство, ни Общество. Они ничего не ведали об этом,а
интересовались и того меньше. Я попал сюда за то, что пыталсяпосадитьв
тюрьму твоего отца. Конечно,мояпопыткапровалилась.Моисобственные
адвокаты отказались от защиты.Твойотецпоменялсясомнойролямии
засадил меня в тюрьму, и я сижу в тюрьме досихпор.Вотзачтоменя
обливают презрением. Вотпочемулюдимнойгнушаются.Вотпочемумне
придется отбыть ужасное заключение до последнего дня, до последнегочаса,
до последней минуты. Вот почему на все мои прошения отвечаютотказом.Ты
был единственным человеком, который мог бы, не подвергаясебянасмешкам,
опасностям или осуждению, придать всему делу иную окраску, представить все
обстоятельства в ином свете,донекоторойстепениприоткрытьистинное
положение вещей. Конечно, я не ожидал бы,даженехотелбы,чтобыты
рассказывал, с какой целью ты просил моей помощи, когда с тобойслучилась
та неприятность в Оксфорде, и как или с какой целью -еслиутебябыла
хоть какая-то цель - ты буквально не отходил отменявтечениедвухс
лишним лет. Не былонеобходимостиговоритьомоихпостоянныхусилиях
избавиться отэтойдружбы,стольгубительнойдляменя-художника,
известного человека, даипросточленаобщества,-говоритьстеми
подробностями, как я говорю здесь.
Конечно, я не ожидал бы,даженехотелбы,чтобыты
рассказывал, с какой целью ты просил моей помощи, когда с тобойслучилась
та неприятность в Оксфорде, и как или с какой целью -еслиутебябыла
хоть какая-то цель - ты буквально не отходил отменявтечениедвухс
лишним лет. Не былонеобходимостиговоритьомоихпостоянныхусилиях
избавиться отэтойдружбы,стольгубительнойдляменя-художника,
известного человека, даипросточленаобщества,-говоритьстеми
подробностями, как я говорю здесь. Я бы не просил тебя нирассказыватьо
сценах, которые ты мне устраивал так регулярно,чтоэтосталоотдавать
однообразием, ни оглашать ту удивительную серию твоих телеграмм ко мне,в
которыхпричудливопереплеталасьромантичностьсрасчетливостью,ни
цитировать на выбор самые отвратительные ибессердечныеместаизтвоих
писем, как мне пришлось сделать поневоле. И все же я думаю, что для тебя и
для меня было бы лучше, если бы ты хоть отчасти опроверг выдуманнуютвоим
отцом версию нашей дружбы, - шутовства в этой версии не меньше, чем яда, и
если меня она бесчестит, то тебя выставляет всамомнелепомсвете.Эта
версия отныне уже всерьез стала достоянием истории: на неессылаются,ей
верят, ее заносят в анналы; проповедник избрал ее темой дляпроповеди,а
моралист - для своегонудногоназидания,ия,беседовавшийсовсеми
веками, был вынужден выслушать свой приговор отнашеговека,схожегос
обезьяной и шутом. В этом письме яужеговорил,и,признаюсь,небез
горечи, что ирония положения привела к тому, что твойотецстанетживым
прототипом героя хрестоматий для воскресной школы, тебяпоставятводин
ряд с отроком Самуилом, а мнеотведутместомеждуЖилемдеРетцеми
маркизом де Садом. Что ж, все это к лучшему. Янесобираюсьжаловаться.
Один из многих уроков, которые нам дает тюрьма, - порядок вещей таков, как
есть, и все будет, как будет. И у менянетнималейшегосомнения,что
средневековый злодей и автор "Жюстины" составят мне компанию получше,чем
Сэндфорд и Мертон.
Но в то время, когда я писал к тебе, я чувствовал, чтодлянасобоих
было бы лучше, честнее, справедливее не соглашаться стемиобъяснениями,
которые твой отец выдвинул через своего адвокатавназиданиемещанскому
обществу, вот почему я и попросилтебяобдуматьинаписатьчто-нибудь
более близкое к истине. По крайней мере, для тебя это было былучше,чем
пописывать во французские газеты заметки о семейной жизни своих родителей.
Какое дело французам до того, была эта семейная жизнь счастливой илинет?
Невозможно придумать более безразличнуюдлянихтему.Ихинтересовало
другое - как вышло, чтознаменитыйписатель,оказавшийтакоезаметное
влияние на мысль Франции через ту школу, то течение,воплощениемкоторых
он был, прожив такую жизнь, навлек на себя подобные преследования? Если бы
ты предложил опубликовать в своей статье те письма - боюсь, чтоимнесть
числа! - в которых я писал тебе о том, что ты разбиваешь мою жизнь, отех
безумных приступах ярости, которым ты поддаешься себе имненабеду,о
своем желании покончить с этой дружбой, во всех отношениях губительной для
меня, - я бы еще понял это, хотя инедопустилбыпубликацииподобных
писем; когда твой отец,стараясьуличитьменявнепоследовательности,
внезапно предъявил суду мое письмо к тебе, написанное в марте 1893 года, в
котором я говорил, чтопредпочелбы,чтобыменя"шантажировалкаждый
житель Лондона", чем выносить те гнусные сцены, которые тыустраивалмне
непрерывно и с таким жутким удовольствием, дляменяэтобылонастоящее
горе - видеть, что эту сторону нашей дружбы походя обнажили передпошлыми
зеваками, ното,чтотынастольколишенвосприимчивостиималейшей
чуткости, настолько недоступен пониманию всего редкостного, утонченногои
прекрасного, что можешь предложить для публикации те письма, в которых - и
посредством которых - я старался сохранить в живых самый дух и душу Любви,
не дать им покинутьмоетелозадолгиегодыпредстоящихэтомутелу
унижений, - вот что было и остается для меня источником самой острой боли,
самого глубокого разочарования.