Боюсь,чтояслишкомхорошопонимаю,
почему ты так поступил. Если Ненависть ослепляла твои глаза, тоТщеславие
скрепилотвоивекистальнойнитью.Твойузколобыйэгоизмпритупил
свойство, "которое одно лишьпозволяетчеловекупониматьдругихвих
реальных и идеальных проявлениях", и оно пришловполнуюнегодностьот
длительного бездействия. Воображение томилось в тюрьме, как и я. Тщеславие
забрало окна решеткой, а на страже у дверей встала Ненависть.
Все это происходило в начале ноября позапрошлого года.Междутобойи
этой отдаленной датой течет великая река жизни. Ты вряд ли можешь что-либо
разглядеть за этой неохватной ширью. А мне кажется,чтоэтопроисходило
даже не вчера, а сегодня. Страданье - это одно нескончаемое мгновенье. Его
нельзя разделить на времена года. Мы можем только подмечать ихоттенкии
вести счет их возвращеньям. Здесь само время не движется вперед. Оноидет
покругу.Онообращаетсявокругединогоцентраболи.Парализующая
неподвижность жизни, в которой каждая мелочь имеет свое место в неизменном
распорядке, - мы едим, пьем, выходим на прогулку, ложимся и молимся - или,
по крайней мере, становимся на колени для молитвы -согласнонепреложным
законамжелезныхпредписаний:этосвойствонеподвижности,сообщающее
каждомуужасномуднюполнейшеесходствосегособратьями,словно
передается и тем внешним силам, которым по самойихприродесвойственны
бесконечные перемены. О времени сева или жатвы, о жнецах, склоняющихся над
колосьями, о виноградарях среди спелых гроздьев, о зеленой травевсаду,
убеленной опавшим яблоневымцветомилиусыпаннойспелымиплодами,мы
ничего не знаем и ничего не можем узнать. У нас царитединственноевремя
года - время Скорби. У нассловнобыотнялидажесолнце,дажелуну.
Снаружи день может сиять золотом и лазурью, ночерезтусклое,забранное
решеткой крохотное окошко, под которым сидишь, пробиваетсятолькосерый,
нищенский свет. В камере вечные сумерки, - и вечный сумрак в сердце.Ив
сфере мысли, как и в сфере времени, движение застыло.То,чтотыдавно
позабылилилегкопозабудешь,происходитсомнойсейчасибудет
происходить заново - завтра. Запомни это, и тогда тебе станет хоть отчасти
понятно, почему я пишу тебе и почему пишу именно так.
Через неделю меня перевели сюда. Миновали еще тримесяца-исмерть
унесла мою мать. Никто лучше тебя не знает, как я любил ее и как перед ней
преклонялся. Ее смертьпоразиламенятакимужасом,чтоя-некогда
повелитель слов - не нахожу ни слова, чтобы передать мою муку и мойстыд.
Никогда, даже в расцвете своего мастерства, я немогбысыскатьслова,
которые несли бы столь драгоценное бремя, шествуясподобающимвеличием
сквозь багряное пиршество моей невыразимой скорби. Она вместе с моим отцом
завещала мнеблагородноеимя,прославленноенетольковЛитературе,
Искусстве, Археологии и Науке, но и в истории народамоейстраны,вее
национальном развитии.
У нас царитединственноевремя
года - время Скорби. У нассловнобыотнялидажесолнце,дажелуну.
Снаружи день может сиять золотом и лазурью, ночерезтусклое,забранное
решеткой крохотное окошко, под которым сидишь, пробиваетсятолькосерый,
нищенский свет. В камере вечные сумерки, - и вечный сумрак в сердце.Ив
сфере мысли, как и в сфере времени, движение застыло.То,чтотыдавно
позабылилилегкопозабудешь,происходитсомнойсейчасибудет
происходить заново - завтра. Запомни это, и тогда тебе станет хоть отчасти
понятно, почему я пишу тебе и почему пишу именно так.
Через неделю меня перевели сюда. Миновали еще тримесяца-исмерть
унесла мою мать. Никто лучше тебя не знает, как я любил ее и как перед ней
преклонялся. Ее смертьпоразиламенятакимужасом,чтоя-некогда
повелитель слов - не нахожу ни слова, чтобы передать мою муку и мойстыд.
Никогда, даже в расцвете своего мастерства, я немогбысыскатьслова,
которые несли бы столь драгоценное бремя, шествуясподобающимвеличием
сквозь багряное пиршество моей невыразимой скорби. Она вместе с моим отцом
завещала мнеблагородноеимя,прославленноенетольковЛитературе,
Искусстве, Археологии и Науке, но и в истории народамоейстраны,вее
национальном развитии. Я навеки обесчестил этоимя.Япревратилегов
пошлое присловье подлого люда.Явымаралеговгрязи.Ябросилего
свиньям,чтобыонинаполнилиегосвинством,идуракам,чтобыони
превратили его в синоним глупости. Что я тогда выстрадал и какястрадаю
теперь - перо не в силах выразить, а бумага не в силах выдержать. Моя жена
в то время была еще добра и нежнасомной,и,чтобымненепришлось
выслушать эту весть из равнодушных или враждебных уст, она сама,больная,
проделала весь путь из Генуи в Англию и сама принесла мне известие об этой
невозместимой, невозвратной потере. Ко мне дошли выражениясоболезнования
ото всех, кто ещелюбилменя.Дажелюди,незнакомыесомнойлично,
услышав, какое новоегореобрушилосьнамоюразбитуюжизнь,просили
передать мне свое сочувствие. Ты один остался холоден, тыничегомнене
передал, ничего не написал. О таком поступке лучше всего сказать так,как
сказал Вергилий Данте о тех, чьи жизни были лишены благородныхпорывови
высоких стремлений: "Non ragionam di lor, maguarda,epassa"[онине
стоят слов: взгляни - и мимо (итал.)].
Проходит еще три месяца. Висящий снаружи на двери моейкамерытабель,
гдеежедневноотмечаетсямоеповедениеипроделаннаяработа,где
проставлено мое имя и срок наказания, говорит мне, что наступил май.
Мои друзья снова посещают меня. Я, как всегда, расспрашиваю о тебе. Мне
говорят, что ты сейчас на своей вилле в Неаполеисобираешьсявыпустить
томик стихов. К концу разговора случайно выясняется, что ты посвящаешь его
мне. Узнав об этом, я почувствовал, что жизнь мне опостылела.