Я этим горжусь. Но задумался ли ты хоть раз
над тем, чем были для меня мои друзья - МорЭди,Робби,РобертШерард,
Фрэнк Гаррис иАртурКлифтон,какоеутешенье,помощь,преданностьи
сочувствиепринеслионимне?Мнекажется,чтотыобэтомине
подозреваешь. И все же, имей ты хоть каплю воображения, ты быпонял,что
нет ни единого человека среди тех, кто сделал мне добровмоейтюремной
жизни -начинаяоттюремщика,которыйжелаетмнедоброгоутраили
спокойной ночи, хотя этоневходитвегообязанности,-допростых
полисменов, которые старались бесхитростно и грубовато по мере сил утешать
меня, когда меня таскаливсудподеламнесостоятельныхдолжникови
обратно, и я был вне себя отдушевныхмук,-ивплотьдопоследнего
жалкого воришки, который, узнав меня, когда мы брелипокругуводворе
Уондсвортской тюрьмы, прошептал мне глухим голосом,охрипшимотдолгого
вынужденного молчания: "Жалко мне вас -таким,каквы,потруднее,чем
нам", - повторяю, ты должен был бы гордиться, если бы любой из этихлюдей
разрешил тебе стать на колени перед ним и стереть грязь с его башмаков.
Хватит ли у тебя воображения, чтобыпонять,какойужаснойтрагедией
обернулась для меня встреча с твоим семейством? Какая бы это была трагедия
для любого, у кого есть что терять - высокое положение,громкоеимяили
вообще что-нибудь ценное? Едва ли найдется хоть кто-нибудь в твоей семье -
исключая Перси, он славный человек, - кто так или иначе не содействовал бы
моей гибели.
Я не без горечи говорил тебе о твоей матери, и я всерьезсоветуютебе
показать ей это письмо - главным образом для твоей же собственнойпользы.
И если ей будет больно читать подобные обвинения противодногоизсвоих
сыновей, пустьвспомнит,чтомоямать,равнаяпосвоемуинтеллекту
Элизабет Баррет Браунинг, апоисторическомузначению-мадамРолан,
умерла от горя, потому что ее сын,чьимгениемитворчествомонатак
гордилась, кого считала достойным носителем славного имени, был приговорен
кдвумгодампринудительныхработ.Тыспросишь,чемтвоямать
содействовала моей гибели. Я скажу тебе. Точно также,кактыстарался
свалитьнамоиплечивсюсвоюбезнравственнуюответственность,она
старалась валить на меня всю свою нравственнуюответственностьзатебя.
Вместо того чтобы обсудить твою жизнь с тобой лично, она всегда писала мне
украдкой, со страхом заклиная меня не выдаватьее.Тывидишь,вкаком
положении я оказался между тобой и твоей матерью. Двараза-вавгусте
1892 года и 8 ноября того же года - я имел долгие беседы с ней о тебе. Оба
раза я спрашивал ее, почему она не хочет поговорить прямо с тобой.Иоба
разаонамнеотвечала:"Ябоюсь:онтаксердится,когдасним
заговариваешь". В первый раз я так мало знал тебя, что не понял, о чем она
говорит.
В первый раз я так мало знал тебя, что не понял, о чем она
говорит. Во второй раз я знал тебя так хорошо,чтопрекраснопонялее.
(Между этими двумя встречами у тебя былприступжелтухи,докторпослал
тебя на неделю в Борнемут, и ты уговорил меня поехать с тобой, потомучто
не выносил одиночества.) Но самый первый долг матери - не бояться серьезно
говорить со своим сыном. Было быгораздолучше,еслибыонасерьезно
поговорила с тобой о тех неприятностях, которые у тебя быливиюле1892
года, если бы она заставила тебя во всем ей признаться, в конце концов это
было бы лучше для вас обоих. Она совершила ошибку, тайком, за твоей спиной
вступив в переписку со мной. Какую пользу принесли бесчисленные записочки,
которые твоя мать посылала мне в конвертах с надписью "лично", умоляя меня
не приглашать тебя так часто к обеду и не давать тебе денег икаждыйраз
прибавляя: "Ни в коем случае не говорите Альфреду, что я вам писала"?Что
хорошего могло выйти из этой переписки? Разве ты когда-нибудь ждал,чтобы
тебя пригласили к обеду? Никогда. Ты считал себя в полномправеобедать,
завтракать и ужинать вместе со мной. Если япротестовал,утебявсегда
было одно возражение: "Но с кем же мне еще обедать, если не с вами? Выже
не думаете, что я стану обедать дома?" Что тут было отвечать?Акогдая
наотрез отказывался приглашать тебя обедать, тыкаждыйразугрожалмне
какой-нибудь глупой выходкойивсегдаисполнялугрозу.Чтожемогли
принести те письма, которыми меня засыпала твоя мать, кроме того,кчему
они и привели - вся моральная ответственность была неразумно игубительно
переложена на мои плечи. Я не хочу большеперечислятьтепроявленияее
слабости и боязни, которые принесли столько горя ей самой, тебе и мне, но,
узнав, что твой отец явился ко мне в дом и устроилотвратительнуюсцену,
перешедшую в серьезный скандал,неужелионанемогладогадаться,что
назревает серьезный кризис, и предпринять какие-то серьезныешаги,чтобы
избежать его? Но единственное, что ей пришло в голову - это послать ко мне
сладкоречивого лицемера Джорджа Уиндхема, чтобы он уговорил меня - начто
же? "Постепенно отдалиться от тебя!"
Можно подумать, что мне удалось бы постепенно от тебя отдалиться! Я все
перепробовал, чтобы так или иначе покончить с нашей дружбой, - я дошелдо
того, что уехал из Англии за границу и оставил неверный адрес,внадежде
однимударомразорватьтеузы,которыесталидляменядокучными,
нестерпимыми и разорительными. Неужели ты думаешь, что ямог"постепенно
отдалиться от тебя"?Неужелитыдумаешь,чтотвойотецнаэтомбы
успокоился? Ты знаешь, что это не так.Непрекращеньянашейдружбы,а
публичного скандала - вот чего добивался твойотец.Именнокэтомуон
стремился. Егоимягодаминепоявлялосьвгазетах.Онувидел,что
открывается возможность появиться перед британской публикойвсовершенно
новом обличье - в образе любящего отца. Это подхлестнуло его страсть. Если
бы я порвал нашу дружбу, для него это было быужаснымразочарованием,и
едва ли он смог бы утешиться той глухой славой, которую ему принесвторой
бракоразводный процесс.