Помню, как в тот день, когда
поезд уносил менявПариж,ядумал,вкакойнемыслимый,ужасныйи
абсолютнобессмысленныйтупикзашламояжизнь,когдамне,всемирно
известному человеку, приходится тайком бежать из Англии, чтобыизбавиться
от дружбы, совершенно губительной дляменякаквморальном,такив
интеллектуальном отношении; причемтот,откоторогоябежал,былне
какое-то исчадие помойных ям или зловонных трущоб, возникшее срединаси
ворвавшееся в мою жизнь, это был ты, юноша моего круга, которыйучилсяв
том же оксфордском колледже, что и я, постоянный гостьвмоемдоме.Ко
мне, как всегда, полетели телеграммы, полные раскаяния; янеобращална
них внимания. Наконец, ты стал угрожать мне, что, если янесоглашусьс
тобой повидаться, ты ни при каких обстоятельствах не согласишься уехатьв
Египет. Ты знал, что с твоего ведома исогласияяпросилтвоюматушку
отослать тебя из Англии в Египет, подальше от пагубной длятебяжизнив
Лондоне. Я знал, что если тынеуедешь,этобудетдлянееужасающим
разочарованием, ради нее я согласился встретиться с тобой иподвлиянием
сильного чувства, о котором даже ты, наверно, несмогпозабыть,простил
тебе всепрошлое,хотянесказалнисловаобудущем.Помню,как,
возвратившись в Лондон на следующий день,ясиделусебявкабинете,
грустно и сосредоточенно пытаясь решить для себя-действительнолиты
такой, как казалось, вправду ли ты так чудовищно испорчен, такбеспощадно
губителен и для окружающих и для самого себя, так пагубно влияешь дажена
случайных знакомых, не говоря о друзьях. Целую неделю я думалобэтоми
сомневался - не слишком ли я несправедлив к тебе, не ошибаюсь ли я в своей
оценке? Но в конце недели мне вручают письмо от твоей матери. Все чувства,
испытанные мной, были выражены в этом письме. В нем она говорилаотвоем
слепом и преувеличенном тщеславии, из-за которого ты презирал свою семью и
называл своего старшего брата,этуcandidissimaanima[чистейшаядуша
(лат.)], филистером, рассказывала о твоей вспыльчивости, из-за которой она
бояласьговоритьстобойожизни,отойжизни,которую,какона
чувствовала и знала, тыведешь,отвоемотношениикденежнымделам,
огорчавшим еепомногимпричинам,отом,кактыдеградировал,как
изменился.Она,разумеется,понимала,чтотыотягощенужасной
наследственностьюиоткровеннопризнаваласьвэтом,признаваласьв
отчаянии. "Из всех моих детей, - писала она о тебе, - он одинунаследовал
роковой темперамент Дугласов". Вконцеонаписала,чтосчитаетсвоим
долгом заявить, что наша дружба с тобой, по ее мнению,настолькораздула
твое тщеславие, чтосталаисточникомвсехтвоихдурныхпоступков,и
настойчиво просила меня не встречаться с тобой за границей.Ятотчасже
ответил ей, что согласен с каждым ее словом.
Ятотчасже
ответил ей, что согласен с каждым ее словом. Я еще многое добавил. Я был с
ней откровенен - насколько это было возможным. Я рассказалей,чтонаша
дружба началась, когда ты еще учился в Оксфорде и пришел ко мне с просьбой
помочь тебе выпутаться из оченьсерьезныхнеприятностейвесьмаличного
характера. Я писал ей, что втвоейжизнитакиенеприятностивозникали
непрестанно. Тогдашнего своего приятеля ты считалвиноватымвтом,что
тебе пришлось ехать в Бельгию. А твоя мать винила меня в том, что я тебя с
ним познакомил. И я переложил вину на истинного виновника-натебя.В
конце письма я заверил ее, что не имею ни малейшего намерениявстречаться
с тобой за границей, и просил ее задержать тебя там как можно дольше, либо
при посольстве, либо, если это не удастся, для изучения местныхязыков-
словом, просил ее найти любой способ удержать тебя за границей, по крайней
мере, на два или три года, так же ради тебя, как и ради меня. А междутем
с каждой почтой я получал от тебя письма из Египта.
Я и не думал отвечать ни на одно твое послание. Я их прочитывал и рвал.
Решение было принято, и я с радостьюотдалсяИскусству,откоторогоя
позволял тебе отрывать меня. Через три месяца твоямать,чьенесчастное
слабоволие, столь для нее характерное, сыграло в трагедии моей жизнироль
не менее роковую, чем самодурство твоего отца, вдруг сама пишет мне, - и я
нисколько не сомневаюсь, потвоемунастоянию,-чтотыоченьхочешь
получить от меня письмо, идлятого,чтобыуменянебылопредлога
отказаться от переписки с тобой, посылает мне твой адрес в Афинах, который
был мне отличноизвестен.Сознаюсь,чтоэтописьмоудивиломенядо
чрезвычайности. Я не мог понять, как после того,чтоонамнеписалав
декабре, и после моего ответа на это ее письмо она решилась таким способом
возобновить или восстановить мою злополучную дружбу стобой.Конечно,я
ответил ей на письмо и снова стал уговариватьеедостатьтебеместов
каком-нибудь посольстве заграницей,чтобыпомешатьтебевернутьсяв
Англию, но тебе я писать не стал и по-прежнему,какидописьматвоей
матери, не обращал никакого внимания на твои телеграммы. В конце концов ты
взял и телеграфировал моей жене, умоляя ее употребить все своевлияниеи
заставить меня написать тебе. Наша дружба всегда огорчалаее,нетолько
потому, что ты никогда ей не нравился, но потому, что она видела, как наши
постоянные встречи вызывали во мне перемену - и не к лучшему; и все же она
всегда была необычайно мила и гостеприимна по отношению к тебе,итеперь
ей невыносимо было думать, что я вчем-то,какейказалось,жестокк
кому-нибудь из своих друзей. Она считала, - нет, твердо знала, - что такое
отношение не в моем характере. И по ее просьбе яответилтебе.Япомню
содержание моей телеграммы дословно. Я сказал, чтовремяизлечиваетвсе
раны, но что еще много месяцев я не стану ни писать тебе,нивидетьсяс
тобой. Ты немедленновыехалвПариж,посылаямнесдорогибезумные
телеграммы и умоляя меня во что бы то ни стало встретиться там с тобой.