Я сказал, чтовремяизлечиваетвсе
раны, но что еще много месяцев я не стану ни писать тебе,нивидетьсяс
тобой. Ты немедленновыехалвПариж,посылаямнесдорогибезумные
телеграммы и умоляя меня во что бы то ни стало встретиться там с тобой.Я
отказался. Ты приехал в Париж в субботу вечером; и в гостинице тебяждало
мое письмо о том, что я не хочу тебя видеть. На следующее утрояполучил
на Тайт-стрит телеграммунадесятиилиодиннадцатистраницах.Вней
говорилось, что какое бы зло ты мне не причинил, ты все равноневеришь,
что я откажусь встретиться с тобой,тынапоминалмне,чторадитакой
встречи хоть на час ты ехал шесть дней и ночей через всю Европу, нигдена
задерживаясь, умолял меня жалобно и, должен сознаться, очень трогательно и
кончал весьма недвусмысленной угрозой покончитьссобой.Тысамчасто
рассказывал мне, сколько человек в твоем родуобагрилирукисобственной
кровью: твой дядя - несомненно и, возможно, твой дед, да и много других из
безумного, порочного семейства,породившеготебя.Жалость,моястарая
привязанность к тебе, забота о твоей матери, для которой твоясмертьпри
таких жутких обстоятельствах была бы смертельным ударом, ужаспримысли,
что такая юная жизнь вдруг так страшно оборвется, - жизнь, у которой,при
всех ее уродливых недостатках, еще естьнадеждастатьпрекрасной;даже
простая человечность, - всеэтопустьпослужит,еслиэтонеобходимо,
оправданием того, что я согласился объясниться с тобой в последний раз. Но
когда я приехал в Париж, ты весь вечер так плакал, слезы так часто текли у
тебя по щекам, текли дождем, и во время обеда у Вуазена,изаужиному
Пайяра твоя радость от встречи со мной была так непритворна, ты всевремя
брал мою руку, какласковый,виноватыйребенок,итакискренне,так
непосредственно каялся, что я согласился возобновитьнашудружбу.Через
два дня посленашеговозвращениявЛондонтвойотецувиделнасза
завтраком в "Кафе-Рояль", подсел к моему столику, пил вино вместе со мной,
а к вечеру, в письме, обращенном к тебе, начал впервые нападатьнаменя.
Удивительным образом обстоятельства едва ли не силой вновь навязали мне-
не хочу сказать - возможность, скорее - долг - окончательнорасстатьсяс
тобой. Вряд ли надо напоминать тебе, что я имею в видутвоеповедениев
Брайтоне, от десятого до тринадцатого октября1894года.Наверное,для
тебя то, что было три года назад, - давнее прошлое. Но для нас, обитателей
тюрьмы,чьяжизньлишенавсякогосодержания,кромескорби,время
измеряется приступами боли и отсчетом горестных минут. Большенамдумать
не о чем. Может быть, странно это слышать, но страдание для нас-способ
существования, потому что это единственный способ - осознать, чтомыеще
живы, и воспоминание о наших былых страданиях нам необходимо, какпорука,
как свидетельство того,чтомыосталисьсамимисобой.Междумнойи
воспоминанием о счастье лежит такая же глубокая пропасть, как между мной и
подлинным счастьем.
Если бы нашажизньстобойбылатакой,какойее
воображали все, - сплошным удовольствием, легкомыслием ивесельем,яне
мог бы сейчас припомнить ни одного момента. Лишь оттого, что в нашей жизни
было столько минут и дней трагических, горьких, предрекавших беду, столько
тягостных и гадких в своем однообразии сцен и непристойныхвспышек,лишь
потому я так подробно вижу и слышу каждую сцену, лишь потому не вижу ине
слышу почти ничего иного. Здесь человек живетвтакихмучениях,чтоя
вынужден вспоминать о нашей с тобой дружбе только как о прелюдии, звучащей
в том же ключе, что и те постоянные вариации мучительной тоски, которыея
слышу в себе ежедневно; нет, более того, она-первопричинавсего,как
будто вся моя жизнь, какой бы она ни казалась и мне самомуидругим,на
самомделевсегдабылаподлинноюСимфониейСтрадания,движущейсяв
ритмической постепенности к разрешениюстойнеизбежностью,котораяв
искусстве присуща трактовке всех великих тем.
Но, кажется, я говорил о том, как ты вел себя по отношению ко мне вте
три дня, три года тому назад? Тогда, в Уэртинге, в одиночестве, япытался
окончить пьесу. Два раза ты ко мне приезжал - и наконецуехал.Вдругты
явился в третий раз и привез с собой товарища, причем настаивал, чтобыон
остановился у меня в доме. Я наотрезотказалсяи,тыдолженпризнать,
вполне обоснованно. Конечно, я вас принимал, - тут выхода не было, но не у
себя, не в своем доме. На следующийдень,впонедельник,твойтоварищ
вернулся к своим профессиональным обязанностям, а ты осталсяуменя.Но
тебе надоел Уэртинг и еще больше надоели, я уверен, мои бесплодные попытки
сосредоточить все мое внимание на пьесе -единственном,чтоменятогда
интересовало,-итынастаивал,чтобыяповезтебявБрайтон,в
"Гранд-отель". Вечером, как только мы приехали,тызаболелтойужасной
ползучей лихорадкой, которую глупо называют инфлуэнцей, - у тебяэтобыл
не то второй, не то третий приступ. Не будутебенапоминать,какяза
тобой ухаживал, как баловал тебя не только фруктами,цветами,подарками,
книгами, - словом, всем, что можно купить за деньги, но и окружал заботой,
нежностью, любовью - тем, что ни за какие деньги не купишь, хотя ты,быть
может, думаешь иначе. Кроме часовой прогулки утром и выезда начаспосле
обеда, я не выходил из отеля. Я специально выписалдлятебяизЛондона
виноград, потому что тебе не нравился тот, что подавали в отеле, выдумывал
для тебя удовольствия, сидел утвоейпостелииливсоседнейкомнате,
проводилстобойвсевечера,успокаиваяиразвлекаятебя.Через
четыре-пять дней тывыздоровел,ияснялквартиру,чтобыпопытаться
кончить пьесу. Разумеется,тыпоселяешьсясомной.Нонеуспелимы
устроиться, как я почувствовал себя совсемскверно.Тебенадоехатьв
Лондон по делу, но ты обещаешь к вечеру вернуться. В Лондоне ты встречаешь
приятеля и возвращаешься в Брайтонтолькопоздновечеромнаследующий
день, когда я лежу в жару, и доктор говорит, что я заразился инфлуэнцей от
тебя.