— Прошу прощения. Я никому не хотела испортить настроение.
Однако, чем бы ни было это явление, я до конца дней своих не
перестану воздавать хвалу Господу.
После этих слов в помещении на некоторое время снова повисло
неловкое молчание. Радостное настроение на какой-то момент
исчезло.
— Ну когда же мы услышим о причине празднества? — спросил
Деймон, пытаясь вернуть течение беседы в более веселое русло. Он и
сам едва удерживался от того, чтобы не пуститься в рассуждения по
поводу рассказа миссис Лейси и о том, что могли означать
злоключения её дочери.
— Мы оба получили весьма щедрый грант от одного фонда, —
широко ухмыляясь объявил Грегор. — Эбба и я. Годичное путешествие
по Европе, дабы освежить наши таланты в фонтанах культуры. Музеи,
опера, соборы, роскошные ужины, французские вина. Всё это мне как-
то больше по душе, чем продовольственные талоны. Америка,
бесспорно, щедрая страна. Нефтяные компании, Конгресс, новые
Медичи. И кроме того, от нас не требуют никаких обязательств. Мне
не придется писать пейзажи с нефтяными вышками или портреты
президентов корпораций и их супруг. А Эбба не будет обязана
создавать наряды для их впервые выходящих в свет дочерей. Смею вас
заверить, что мы будем хорошими капиталистами, и не позволим им
получит прибыль на свои затраты. Одним словом, через неделю мы
убываем. Роджер, что с тобой? Ты, похоже, не рад нашему счастью?
— За вас-то я, безусловно, рад, — ответил Деймон. — Но я
надеялся, что ты взглянешь на пьесу, автора которой я представляю.
Её должны поставить осенью, и я думал, что она тебя может
заинтересовать.
— Пьеса идет без смены декораций, и в ней всего лишь два
действующих лица.
— Три, — со смехом сказал Деймон.
Удовлетворенно кивнув, Грегор продолжил:
— У Шекспира действуют тридцать, может быть, сорок
персонажей, а сцен бывает чуть ли не до двадцати.
— Шекспир не имел дел с продюсерами, банками и профсоюзами.
— Бедный Вильям, — снова кивая, воздохнул Грегор. — Какого
ценного опыта он лишился, и это бесспорно отразилось на качестве
его творений. Не так ли? Роджер, друг мой. Театр в Нью-Йорке усох
до размеров обезвоженного каштана. Его можно сравнить лишь с
уличным торговцем галстуками. Для оформления спектакля найми
плотника или специалиста по интерьерам. Опиши мне декорации, когда
пьеса будет поставлена. В это время я буду в Ла Скала наслаждаться
Волшебной флейтой. Спальни, уличные сцены, труппа из ста человек,
статуи, адское пламя. Когда тебе попадется пьеса с подходящими к
платформе поездами, храмами, дворцами, лесами, марширующими
армиями, бушующей толпой, двумя сотнями разных костюмов, то зови
нас. Америка, богатейшая страна мира, во всех своих театральных
постановках в качестве декораций используют лишь один предмет —
кушетку психиатра. А действующих лиц в пьесе всего два — доктор и
пациент. Акт первый: «Доктор, у меня проблемы». Акт второй:
«Доктор, у меня по-прежнему проблемы». Всё. Финиш.
— Ты слишком суров к своим современникам, Грегор, — со смехом
сказал Деймон. — Хорошие пьесы ещё попадаются.
— Всё это убого. Очень убого, — мрачно произнес Грегор.
— Ну хорошо, я подыщу для тебя мюзикл.
— Ну да, — сказал Грегор.
Очень убого, — мрачно произнес Грегор.
— Ну хорошо, я подыщу для тебя мюзикл.
— Ну да, — сказал Грегор. — Вкалываешь год. Затем второй.
Делаешь тысячу эскизов. Вокруг тебя все бьются в истерике. Денег
тратится столько, что на них можно шесть месяцев кормить всю
Камбоджу. Один спектакль, и… фьють! Лавочка закрывается. Apres moi
le deluge — через неделю меня, так или иначе, ждет гильотина. Я не
тот человек, который способен выносить бесцельные траты. Я никогда
ничего не выбрасываю, будь то обрывок бечевки или тюбик, в котором
осталась капля краски.
— Грегор, — сказал Деймон, — с тобой, как всегда, невозможно
спорить.
Грегор расцвел.
— Как было бы славно, если все поступали бы столь же мудро,
как ты, мой друг. За это я обязательно пришлю тебе открытку из
Флоренции. Тем временем, если ты найдешь художника, которому на
год нужна большая и недорогая студия, присылай его ко мне. Но этот
парень должен писать хуже меня. Я не получу никакого удовольствия
от Европы, если буду знать, что какой-то тип, находясь в моем
доме, творит шедевры. Но мне не надо и тех, кого Джим Франклин
выставляет в своей галерее. Две линии на холсте, размером
восемьдесят на восемьдесят, с фоном из акриловой краски, созданным
с помощью распылителя. Я смогу стерпеть посредственность, но не
выношу профанации, — закончил он, сверкнув глазами в сторону
Франклина.
— Да брось ты, — без всякой обиды сказал тот, — я и тебя
выставлял.
— И сколько полотен продано?
— Одно.
— Ха! — презрительно бросил Грегор. — Это ты приучил всех
людей восхищаться геометрией. Мягкие формы, страсть художника,
очарование цвета, способность любоваться прекрасными лицами и
фигурами… Где они? Всё! Капут!
Дискуссия явно задела больное место Грегора, и из его голоса
исчез обычно свойственный ему добродушный юмор.
— Грегор, прошу тебя, — вмешалась Эбба. — Джим не несет
ответственности за развитие искусства в последние полстолетия.
— Но он преумножает преступления, — мрачно проворчал Грегор.
— Пятнадцать выставок в год. Ты только посмотри на них и на их
значки.
Франклин машинально прикоснулся к большому круглому значку на
лацкане пиджака и довольно воинственно спросил:
— Чего плохого ты находишь в том, что мы выступаем против
атомной бомбы?
— Не вижу ничего плохого в том, что ты выступаешь против
атомной бомбы, — громогласно заявил Грегор. — Я просто терпеть не
могу значков. Хочешь знать, о чем они кричат? «Я вхожу в
ограниченную группу, состав которой определяет некто другой. Я
слушаю и поступаю так, как мне велят», объявляют значки. «Я не
отличаюсь от других, хотя и теряю при этом половины мозгов»,
говорят они. — Грегор разошелся во всю и уже не шутил. — «Шагом
марш по улицам Америки!» приказывают значки.
— Приглашаю тебя присоединиться к нам на следующей
демонстрации. Увидишь все своими глазами, — произнес все ещё
спокойно Франклин, хотя Деймон видел, что нападки художника
начинают его раздражать.
— Когда такое же число русских, чехов, венгров, восточных
немцев, поляков, эстонцев, латышей, кубинцев станут маршировать с
такими же значками, — сказал Грегор и судорожно вздохнул (при
перечислении национальностей ему не хватило воздуха), — я пойду с
вами.