Он сломал себе ногу вчера вечером,
возвращаясь от соседа, к которому былприглашеннаКрещение.Егожена
умерла два года тому назад. С ним теперьтолькоегоединственнаядочь,
"барышня", - она-то и помогает ему вести хозяйство.
Колеисталиглубже.ВотиБерто.Мальчуган,шмыгнуввлазейку,
проделанную в изгороди, на минуту исчез; но очень скоро,отперевворота,
показался снова на самом краю двора. Лошадьскользилапомокройтраве,
Шарль нагибался, чтобы его не хлестнуло веткой. Сторожевые псы лаяли возле
своих будок, изо всех сил натягивая цепи.КогдаШарльвъехалводвор,
лошадь в испуге шарахнулась.
Ферма дышала довольством. Врастворенныеворотаконюшенбыливидны
крупные рабочие лошади - они мирно похрустывали сеном,пощипываяегоиз
новеньких кормушек. Вдоль надворных построектянуласьогромнаянавозная
куча, от нее валил пар, по ней, средииндюшекикур,ходилиичто-то
клевали пять или шесть павлинов - краса и гордость кошских птичников (*4).
Овчарня была длинная, рига высокая, с гладкими, как ладонь,стенами.Под
навесом стояли две большие телеги и четыре плуга,виселикнуты,хомуты,
полный набор сбруи; синие шерстяные потники были все в трухе,летевшейс
сеновала. Симметрично обсаженный деревьямидворшелпокато,наберегу
пруда весело гоготали гуси.
На пороге дома появиласьвышедшаянавстречукг-нуБоваримолодая
женщина в синем шерстяном платье с тремя оборками и повелаеговкухню,
где жарко пылал огонь. Вокруг огня стояли чугунки, однипобольше,другие
поменьше, - в них варился завтрак для работников. В камине сушилась мокрая
одежда. Совок, каминные щипцы и горло поддувального меха -всеэтобыло
громадных размеров, и все это сверкало, как полированная сталь; вдоль стен
тянулась целая батарея кухонной посуды, в которой отражались языкияркого
пламени, разгоревшегося в очаге, и первыелучисолнца,заглядывавшиев
окно.
Шарль поднялся к больному на второй этаж. Тот лежал в постелиипотел
пододеялами;ночнойколпаконссебясбросил.Этобылмаленький
толстенькийчеловеклетпятидесяти,бледный,голубоглазый,лысый,с
серьгами в ушах. На стуле возле его кровати стоял большой графин с водкой,
из которого он время от времени пропускал для бодрости. При виде врачаон
тотчас же присмирел, перестал чертыхаться, - а чертыхалсяонпередэтим
двенадцать часов подряд, - и начал слабо стонать.
Перелом оказался легкий, без каких бы то ни было осложнений. Шарль даже
и не мечтал о такой удаче. Вспомнив, как держали себя вподобныхслучаях
его учителя, он стал подбадривать больного разными шуточками, теми ласками
хирурга, которые действуют, какмаслонарану.Изкаретникапринесли
дранок на лубки.Шарльвыбралоднудранку,расщепилипоскоблилее
осколкомстекла;служанкатемвременемрвалапростынюнабинты,а
мадемуазель Эмма старательно шила подушечки.Онадолгонемогланайти
игольник, и отец на нее рассердился; онаничегоемунесказала-она
только поминутно колола себе в спешке то один, то другой палец,подносила
их ко рту и высасывалакровь.
БелизнаееногтейпоразилаШарля.Эти
блестящие, суживавшиеся к концу ноготки были отполированы лучшедьеппской
слоновой кости (*5) и подстриженыввидеминдалин.Рукаунеебыла,
однако, некрасивая, пожалуй, недостаточно белая, суховатая в суставах,да
ктомужеещечересчурдлинная,лишеннаяволнистойлинииизгибов.
По-настоящему красивые у нее были глаза; карие, они казались черными из-за
ресниц и смотрели на вас в упор с какой-то прямодушной смелостью.
После перевязки г-н Руо предложил доктору "закусить на дорожку".
Шарль спустился в залу. Здесь к изножию большойкроватиподситцевым
балдахином с изображенными на нем турками былпридвинутстоликсдвумя
приборами и двумя серебряными лафитничками. Из дубового шкафа, высившегося
как раз напротив окна, пахло ирисом и только что выстираннымипростынями.
По угламстоялирядкомнаполумешкиспшеницей.Они,видимо,не
поместились в соседней кладовой, кудавелитрикаменныеступеньки.На
стене, с которой от сырости местами сошла зеленая краска, висело в золотой
рамке нагвоздикеукрашениевсейкомнаты-рисованнаяуглемголова
Минервы, а под ней готическими буквами было написано: "Дорогому папочке".
Сперва поговорили о больном, затем о погоде, о том, что стоят холода, о
том, что по ночам в поле рыщут волки. Мадемуазель Руонесладкожилосьв
деревне, особенно теперь, когда почти все хозяйственныезаботылеглина
нее. В зале было прохладно, девушкупробираладрожь,иотэтогочуть
приоткрывались ее пухлые губы, которые она, как только умолкала, сейчас же
начинала покусывать.
Ее шея выступала из белого отложного воротничка. Тонкаялинияпрямого
пробора, едва заметно поднимавшаяся вверх соответственно строениючерепа,
разделяла ее волосы на два темных бандо, оставлявших навидулишьсамые
кончики ушей, причем каждое из этих бандо казалосьчем-тоцельным-до
того ее волосы былиздесьгладкозачесаны,анавискионинабегали
волнами, сзади же сливались в пышный шиньон, -такойприческисельскому
врачу никогда еще не приходилось видеть.Щекиудевушкибылирозовые.
Между двумя пуговицами ее корсажа был засунут, как у мужчины,черепаховый
лорнет.
Когда Шарль, зайдя перед отъездом проститьсякееотцу,вернулсяв
залу, девушка стояла у окна и смотрела в сад на поваленные ветром подпорки
для бобов.
- Вы что-нибудь забыли? - обернувшись, спросила она.
- Да, извините, забыл хлыстик, - ответил Шарль.
Он стал искать на кровати, за дверями, под стульями. Хлыст завалился за
мешки с пшеницей и лежал у самой стены. Увидела его мадемуазель Эмма.Она
наклонилась над мешками. Шарль, по долгу вежливостирешивопередитьее,
потянулся одновременноснейинечаянноприкоснулсягрудьюкспине
девушки, которая стояла, нагнувшись, впереди него. Она выпрямилась и,вся
вспыхнув, глядя на него вполоборота, протянула ему плеть.
Назавтра Шарль снова отправился в Берто, хотя обещал приехать через три
дня, потом стал ездить аккуратно два раза в неделю, а кроме того,наезжал
иногда неожиданно, якобы по рассеянности.