Житель
города средних размеров илиего жена могли приблизительно раз в неделю, а в
большихгородахможнобылочутьлинекаждый вечерслушатьдоклады,
теоретическиосвещавшиекакую-нибудь тему --опроизведенияхискусства,
писателях, ученых,исследователях, путешествияхпосвету, --доклады, во
время которыхслушатель игралчисто пассивнуюроль и которые предполагали
какое-тоотношение слушателя к их содержанию, какую-то подготовку, какие-то
элементарные знания, какую-то восприимчивость, хотя в большинстве случаев их
не было ив помине.Читалисьзанимательные, темпераментныеиостроумные
доклады,например оГЈте, где он выходил в синем фраке из почтовых карет и
соблазнял страсбургскихиливецларских девушек, илидокладыобарабской
культуре, в которыхкакое-то количествомодныхинтеллектуальныхсловечек
перетряхивалось,какигральные кости в стакане, икаждыйрадовался, если
одно из них с грехом пополам узнавал. Люди слушали доклады о писателях, чьих
произведенийониникогданечиталиинесобиралисьчитать,смотрели
картинки, попутно показываемые с помощью проекционного фонаря, и так же, как
при чтении газетного фельетона, пробиралисьчерез море отдельныхсведений,
лишенных смысла всвоей отрывочностии разрозненности. Корочеговоря, уже
приближаласьужасная девальвацияслова, которая сперва толькотайноив
самых узких кругахвызывала то героически-аскетическое противодействие, что
вскоресделалось мощным и явнымисталоначаломновойсамодисциплины и
достоинства духа.
Неуверенностьинеподлинностьдуховной жизни того времени, во многом
другомотмеченногоэнергиейивеличием,мы.нынешние,объясняемкак
свидетельство ужаса, охватившего дух, когда онв конце эпохи вроде бы побед
и процветания вдруг оказался лицом к лицу с пустотой: с большой материальной
нуждой,с периодомполитических и военных гроз,с внезапным недовериемк
себе самому, к собственной силе и собственномудостоинству, более того -- к
собственномусуществованию.Междутемнаэтотпериодощущениягибели
пришлось еще многоочень высокихдостиженийдуха, в числепрочего начало
того музыковедения, благодарными наследниками которого являемся мы. Но любой
отрезокпрошлого поместить в мировую историю изящно ис толком нетрудно, а
никакоенастоящее времяопределить свое местов ней не способно, и потому
тогда, при быстром падении духовных запросов и достижений до очень скромного
уровня,какразсредилюдейвысокодуховныхраспространилисьужасная
неуверенность и отчаяние.Только чтооткрыли (со времен Ницше обэтом уже
повсюду догадывались),чтомолодостьитворческаяпоранашейкультуры
прошли, что наступили ее старость и сумерки; и этим обстоятельством, которое
вдруг все почувствовали, а многие резко сформулировали, люди стали объяснять
множество устрашающих знамений времени: унылую механизациюжизни,глубокий
упадок нравственности, безверие народов, фальшь искусства. Зазвучала,как в
одной чудесной китайской сказке, "музыка гибели", как долгогремящий органный
бас, раздаваласьонадесятки лет,разложениемвходила в школы,журналы,
академии,тоскойидушевнойболезнью--вбольшинствохудожникови
обличителей современности, которых еще следовало принимать всерьез, бушевала
дикимидилетантским перепроизводством вовсехискусствах.
Зазвучала,как в
одной чудесной китайской сказке, "музыка гибели", как долгогремящий органный
бас, раздаваласьонадесятки лет,разложениемвходила в школы,журналы,
академии,тоскойидушевнойболезнью--вбольшинствохудожникови
обличителей современности, которых еще следовало принимать всерьез, бушевала
дикимидилетантским перепроизводством вовсехискусствах.Былиразные
способы поведения перед лицом этого вторгшегося и уже не устранимого никаким
волшебствомврага.Можно быломолча признать горькуюправдуи стоически
сноситьее, это делали многиеиз лучших. Можно былопытаться отрицатьее
ложью, илитературные глашатаидоктриныогибели культуры выставляли для
этого немало уязвимых мест; кроме того, всякий, кто вступал в борьбу с этими
грозящими пророками, находилотклик и пользовался влиянием умещанина, ибо
утверждение, что культура, которой ты, казалось, еще вчера обладал и которой
так гордился, уже мертва, что образование, любимое мещанином, что любимое им
искусствоуже ненастоящееобразование и не настоящееискусство, --это
утверждениеказалосьему неменеенаглыминестерпимым,чем внезапные
инфляциии угрожавшие его капиталам революции. Кроме того, был еще циничный
способ сопротивлятьсяэтому великому ощущению гибели: люди ходили танцевать
и объявляли любые заботы о будущем допотопной глупостью, они с чувством пели
всвоих фельетонах о близком конце искусства,науки,языкаи, с каким-то
самоубийственным сладострастием констатируя в фельетонном мире, который сами
же построили из бумаги, полную деморализациюдуха, инфляцию понятий, делали
вид, будто с циничнымспокойствием или вакхическим восторгом смотрят на то,
какпогибают не толькоискусство, дух, нравственность, честность,но даже
Европа и "мир" вообще. Среди людейдобрых царил молчаливый и мрачный, среди
дурных-- язвительныйпессимизм, и должна была сперва произойти ликвидация
отжившего, какая-то перестройка мира и морали политикой и войной, прежде чем
икультурастала способна действительно посмотретьнасебя состороны и
занять новое место.
Междутем в переходныедесятилетия культураэта не была погруженав
сон,а какразвпериодсвоей гибелиикажущейся капитуляции повине
художников, профессоров и фельетонистов достигла в сознанииотдельных людей
тончайшейчуткости и острейшей способности к самоконтролю. В самом расцвете
эпохифельетона повсюду были отдельныенебольшие группы, полныерешимости
хранитьверность духуи изовсех сил оберегатьвэти годыядродоброй
традиции,дисциплины,методичностииинтеллектуальнойдобросовестности.
Насколькомыможем сегодня судить об этих явлениях, процесссамоконтроля,
образумления и сознательного сопротивления гибели протекал главным образом в
двух областях. Совесть ученыхискалаприбежищав исследованияхи методах
обучения истории музыки,ибоэтанаука какраз тогдабыла на подъеме, и
внутри"фельетонного"мирадваставших знаменитыми семинараразработали
образцово чистую и добросовестнуюметодику.