Глазаженыбыли
сосредоточенны, в них можно былопрочестьвсе:иболь,исчастье,и
любовь, и разлуку, и жизнь под угрозой, - милые дикие, глаза.
Они шли навстречу друг другу и остановились одновременно,потомснова
пошли, не замечая этого. Затем пустота ярко ударила вглазаШтайнеру,и
только спустя некоторое время он стал снова различать краскиипредметы,
которые мелькали перед его глазами, но не доходили до сознания.
Штайнер, спотыкаясь, побрел дальше, затем ускорил шаг,нотак,чтобы
это не бросалось в глаза. Он столкнул половинусвинойтуши,лежащейна
прилавке, покрытом клеенкой; он слышал ругань мясника, подобную барабанной
дроби, завернул за угол мясного ряда и остановился.
Он увидел, что жена уходит с рынка. Она шлаоченьмедленно.Науглу
улицы остановилась и обернулась. Она стояла так долго, с приподнятым лицом
и широко открытыми глазами. Ветер рвал ее платье и прижимал егоплотнок
телу. Штайнер не знал, видела ли она его. Он неотважилсяпоказатьсяей
еще раз. Он чувствовал, что она бросится к нему. Спустя минуту она подняла
руки и приложилаихкгруди.Онамысленнопротягивалаихему.Она
протягивала их в безнадежном,слепомобъятии,приоткрывротизакрыв
глаза. Затем она медленно повернулась и пошла, темная пасть поглотила ее.
Три дня спустя Штайнер перешел границу. Ночь была светлой и ветреной, и
луна, белая как мел, светила с неба.Штайнербылтвердыммужчиной,но
когда он, мокрый от пота, очутился на другой стороне, онобернулсяназад
и, словно сумасшедший, прошептал имя своей жены...
Он снова вытащил сигарету. Керн дал ему прикурить.
- Сколько тебе лет? - спросил Штайнер.
- Двадцать один. Скоро двадцать два.
- Значит, скоро двадцать два. Это не шутка, мальчик, правда?
Керн покачал головой.
Некоторое время Штайнер молчал.
- Когда мне исполнился двадцать один год, я был на войне. ВоФландрии.
Это тоже не шутка. Сейчас в сто раз лучше. Понимаешь?
- Да. - Керн повернулся. - И лучше жить так, как мы живем,чемвообще
не жить, я знаю.
- Тогда ты знаешь достаточно. Перед войной мало людей знало оподобных
вещах.
- Перед войной!.. Это было сто лет назад.
- Тысячу. В двадцать один годялежалвлазарете.Тамякое-чему
научился. Хочешь знать, чему?
- Да.
- Прекрасно. - Штайнер затянулся сигаретой. - Уменянебылоничего
особенного. Мне прострелило мякоть. Рана не доставляла мне сильныхболей.
Но рядом лежал мой товарищ. Не чей-нибудь товарищ.Мойтоварищ.Осколок
бомбы разворотил ему живот. Он лежалрядомикричал.Морфиянебыло,
понимаешь? Не хватало даже для офицеров. На второй день он так охрип,что
мог только стонать. Умолял прикончить его. Я сделал бы это; еслибызнал
как. На третий день, в обед, нам неожиданнодалигороховыйсуп.Густой
довоенный суп со шпиком. До этого мы получали какую-топохлебку,похожую
на помои. Мы набросились на суп. Были страшно голодны.Икогдаяжрал,
словно изголодавшееся животное, с наслаждением жрал,забывобовсем,я
видел поверх мискиссупомлицомоеготоварища,егопотрескавшиеся,
запекшиеся губы, и понял, что он умирает в мучениях;черездвачасаон
скончался, а я жрал, и суп казался мне таким вкусным, как никогда в жизни.
Мы набросились на суп. Были страшно голодны.Икогдаяжрал,
словно изголодавшееся животное, с наслаждением жрал,забывобовсем,я
видел поверх мискиссупомлицомоеготоварища,егопотрескавшиеся,
запекшиеся губы, и понял, что он умирает в мучениях;черездвачасаон
скончался, а я жрал, и суп казался мне таким вкусным, как никогда в жизни.
- Штайнер замолчал.
- Вы все были страшно голодны, - высказал предположение Керн.
- Нет, не поэтому. Тут другая причина. А именно та, что рядомстобой
может подохнуть человек, а ты ничего не почувствуешь. Сострадание - да, но
никакой боли. Твое брюхо в порядке - вот в чем дело! Вметреоттебяв
криках и мучениях умирает человек, а ты ничего нечувствуешь.Вэтоми
заключается бедствие мира! Запомни это, мальчик. Поэтому все такмедленно
и движется вперед. И так быстро назад. Согласен со мной?
- Нет, - ответил Керн.
Штайнер улыбнулся:
- Ясно. Но при случае подумай об этом. Может быть, тебе это поможет.
Он встал.
- Ну, я пойду. Назад. Чиновнику никак не придет в голову, что я вернусь
именно сейчас. Он сторожил первые полчаса.Завтраутромонтожебудет
наблюдать. Но что я смогу перейтивэтотпромежуток-онникогдане
додумается. Такова психология таможенных чиновников.Славабогу,чтов
большинстве случаев дичь рано или поздно становится умнее охотника. Знаешь
почему?
- Нет.
- Потому что для нее больше поставлено на карту. - Он похлопал Керна по
плечу. - Поэтому-то мы и стали самым хитрымнародомназемле.Основной
закон жизни: опасность обостряет чувства.
Он подал Керну руку. Она была большая, сухая и теплая.
- Желаю удачи! Может, мы еще свидимся. По вечерам я часто бываю вкафе
"Шперлер". Можешь там спросить обо мне.
Керн кивнул.
- Ну всего хорошего. И не стыдись играть в карты. Это отвлекаетмысли,
и во время игры не нужно много думать. Высокая цель для людейбезкрова.
Ты неплохо играешь в ясс и тарокк. В покертыещеиграешьнедостаточно
смело, надо больше рисковать. Больше обмана!
- Хорошо, - сказал Керн. - Я буду больше обманывать. Спасиботебе.За
все.
- От благодарности ты должен отвыкнуть.Нет,неотвыкай.Снейты
скорее пробьешься. Я не имею в виду других людей, это неважно.Яимеюв
виду тебя. Она будет согревать тебе сердце, еслитыбудешьспособенна
нее. И помни: любое положение лучше, чем война.
- И это все-таки лучше, чем быть мертвым.
- Не знаю. Но, вовсякомслучае,этолучше,чемумирать.Сервус,
мальчик!
- Сервус, Штайнер!
НекотороевремяКернещепродолжалсидеть.Небопрояснилось,и
местность дышала спокойствием и миром. Кругом не было ни души.
Керн молчасиделвтенибука.Светлаяпрозрачнаязеленьлистьев
возвышалась над ним, словно огромный парус, - казалось, будто ветернежно
гонит земной шар по бесконечномуголубомупространствумимосигнальных
огней звезд и светящегося буя луны.