И какой беседе, боже правый!
Альберт обещал мне сейчас же после ужина сойти в сад вместе с Лоттой. Я
стоял на террасе подбольшимикаштанамиипровожалвзглядомсолнце,в
последний раз на моих глазах заходившее над милой долиной, над тихой рекой.
Сколько раз стоял я здесь с нею, созерцая тожечудесноезрелище,а
теперь... Яшагалвзадивпередпомоейлюбимойаллее.Таинственная
симпатическая сила часто привлекала меня сюда еще до встречи с Лоттой, и как
же мы обрадовались, когда в начале знакомства обнаружили обоюдное влечение к
этому уголку, поистине одному из самых романтических, какие когда-либобыли
созданы рукой человека.
Вообрази себе: сперва между каштановыми деревьямиоткрываетсяширокая
перспектива. Впрочем, я, кажется, уже неразописывалтебе,каквысокие
стены буков мало-помалу сдвигаются и как аллея от примыкающего к ней боскета
становится еще темнее и заканчивается замкнутым со всехсторонуголком,в
котором всегда веет ужасомодиночества.Помнюкаксейчас,какойтрепет
охватилменя,когдаявпервыепопалсюдавлетнийполдень:тайное
предчувствиеподсказываломне,сколькоблаженстваиболибудетздесь
пережито.
С полчаса предавался я мучительнымисладостнымдумаморазлукеи
грядущей встрече, когда услышал, что они поднимаются на террасу. Ябросился
им навстречу, весь дрожа, схватил руку Лотты и прильнул к нейгубами.Едва
мы очутились наверху, как из-за поросшегокустарникомхолмавзошлалуна;
болтая о том, о сем, мы незаметно приблизились ксумрачнойбеседке.Лотта
вошла и села на скамью, Альберт сел рядом, я тоже, но от внутреннейтревоги
не мог усидеть на месте,вскочил,постоялпередними,прошелсявзади
вперед, сел снова; состояние было тягостное. Она обратила нашевниманиена
залитую лунным светом террасу в конце буковой аллеи - великолепноезрелище,
тем более поразительное, что нас обступалаполнаятьма.Мыпомолчали,а
немного погодя она заговорила снова:
"Когда я гуляю при лунном свете, передо мнойвсегданеизменновстает
воспоминание о дорогих покойниках, и ощущение смерти и того,чтобудетза
ней, охватывает меня.Мынеисчезнем,-продолжалаонапроникновенным
голосом. - Но свидимся ли мы вновь, Вертер? Узнаем лидругдруга?Чтовы
предчувствуете, что скажете вы?"
"Лотта, - произнес я, протягивая ей руку, и глазауменянаполнились
слезами. - Мы свидимся!Свидимсяиздесьитам!"Янемогговорить,
Вильгельм, и надо же было, чтобы она спросила меня об этом, когдадушумне
томила мысль о разлуке!
"Знают ли о нас дорогие усопшие, - вновь заговорилаона,-чувствуют
ли, с какой любовью вспоминаем мы их, когда нам хорошо?Образмоейматери
всегда витает передо мной, когда я тихим вечером сижу среди еедетей,моих
детей, и они теснятся вокруг меня, как теснились вокруг нее.
Икогдаясо
слезами грусти поднимаю глаза к небу, мечтая, чтобыонанамигзаглянула
сюда и увидела, как я держу данное в час ее кончины словобытьматерьюее
детям, о, с каким волнением восклицаю я тогда: "Прости мне, любимая, еслия
не могу всецело заменить им тебя! Ведь я все делаю, что в моих силах; кормлю
и одеваю и, что важнее всего, люблю и лелеюих!Еслибытывиделанаше
согласие, родимая,святая,тывозблагодарилаивосславилабыгоспода,
которого в горьких слезах молила перед кончиной о счастье своих детей!"
Так говорила она, - ах, Вильгельм, кто перескажет то, что она говорила!
Как может холодное,мертвоесловопередатьбожественноецветениедуши!
Альберт ласково прервал ее: "Это слишком тревожит вас, милая Лотта! Язнаю,
вы склонны предаваться такого рода размышлениям, но, пожалуйста, не надо..."
- "Ах, Альберт, - возразила она, - я знаю, ты не забудешь тех вечеров, когда
папа бывал в отъезде, а мы отсылали малышей спать и сидели втроем за круглым
столиком. Ты часто приносил с собой хорошую книгу, но очень редко заглядывал
в нее, потому что ценнее всего на свете было общение с этой светлой душой, с
этой прекрасной, нежной, жизнерадостной и неутомимой женщиной! Бог видел мои
слезы, когда я ночью падала ниц перед ним с мольбой, чтобыонсделалменя
похожей на нее".
"Лотта! - вскричал я, бросаясь перед ней на колени и орошая слезамиее
руку. - Лотта! Благословение господне и дух матери твоей почиет на тебе!"-
"Если бы только вы знали ее! - сказала она, пожимая мнеруку,-онабыла
достойна знакомствасвами!"Уменязахватилодух-никогдаещене
удостаивался я такой лестной, такой высокой похвалы. Аонапродолжала:"И
этой женщине суждено было скончаться во цвете лет, когда младшему сыну ее не
было и полугода. Болела онанедолгоибыласпокойнаипокорна,только
скорбела душой за детей, в особенности за маленького. Перед самым концом она
сказала мне: "Позови их!" И когда я привела малышей, ничего не понимавших, и
тех, что постарше, растерявшихся от горя, они обступили еекровать,аона
воздела руки и помолилась за них ипоцеловалакаждого,апотомотослала
детей и сказала мне: "Будь им матерью!" Я поклялась ей в этом. "Тыобещаешь
им материнское сердце и материнское око. Это много, дочь моя. В свое время я
не раз видела по твоим благодарным слезам, что ты чувствуешь, как это много.
Замени же мать твоим братьям и сестрам,аотцуверностьюипреданностью
замени жену! Будь ему утешением!" Она спросила онем.Онвышелиздому,
чтобы скрыть от нас свою нестерпимую скорбь; он не мог владеть собой. Ты был
тогда в комнате, Альберт. Она спросила, чьи это шаги, и позвала тебя.Потом
онапосмотреланатебяинаменяутешенным,успокоеннымвзглядом,
говорившим, что мы будем счастливы, будемсчастливыдругсдругом".Тут
Альберт бросился на шею Лотте и, целуя ее, воскликнул: "Мы счастливы и будем
счастливы!" Даже спокойный Альберт потерялсамообладание,аясовсемне
помнил себя.