Будь проклят тот,ктопосмеетсянадстрадальцем,устремляющимсяк
отдаленномуисточнику,которыйлишьусугубитегоболезньисделает
мучительнеепоследниечасы;будьпрокляттот,ктовозгордитсяперед
несчастным, совершающим паломничество ко гробу господню, чтобыспастисьот
угрызений совести и утишить сердечную скорбь! Каждый шаг, который ранит ноги
на непроторенной тропе, способен пролить каплю утешения в измученную душу, и
после каждого трудного дня пути куда легче спитсяночью.Авы,суесловы,
смеете, нежась на перинах, называть это безумием!Безумие!Огосподи!Ты
видишь мои слезы! Зачем же ты, и без того сотворившийчеловеканищим,дал
ему еще братьев, отнимающих унегопоследниекрохи,последнееупование,
которое он полагает на тебя, на тебя, вселюбящий. Ибо,уповаянацелебный
корень, на сок винограда, мы уповаем на тебя, на то, что все насокружающее
ты наделил целебной и благотворной силой, в которой мынуждаемсяежечасно.
Отец мой, неведомый мне! Отец,раньшезаполнявшийвсюмоюдушуиныне
отвративший отменясвойлик!Призовименяксебе!Нарушьмолчание.
Молчанием своим ты не остановишь меня. Какой бычеловек,какойотецстал
гневаться, если бы к нему нежданно воротился сын и бросилсяемунагрудь,
восклицая: "Я вернулся, отец мой! Не гневайся,чтояпрервалстранствие,
которое, по воле твоей, мне надлежало претерпеть дольше! Повсюду в миревсе
едино: страда и труд, награда и радость. Но что мне в них? Мнехорошолишь
там, где ты, и перед лицом твоим хочу я страдать и наслаждаться". Неужели же
ты, всеблагий небесный отец наш, отверг бы сына своего?
1 декабря
Вильгельм!Человек,окоторомяписалтебе,тотсчастливый
несчастливец, служил писцом у отца Лотты, и любовь к ней, которую онпитал,
таил, но не мог скрыть, за что и был уволен, свела его с ума. Почувствуйиз
этих сухих слов, как меня потрясла его история, когда Альберт рассказалмне
ее так же равнодушно, как, возможно, ты будешь читать о ней.
4 декабря
Послушай, пойми меня, я погибший человек, я не в силахболеетерпеть!
Сегодня я сидел у нее... я сидел, а она играла на фортепьяно разные мелодии,
и в игре ее была вся глубина чувства. Вся, вся! Как это передать?Сестренка
ее наряжала куклу на моем колене. У меня в глазах стояли слезы. Я нагнулся и
увидел ее обручальное кольцо. Слезы брызнули из глаз моих. Исразужеона
перешла на гу знакомую, старую мелодию, полную неземной нежности, явдушу
мне пахнуло покоем, и вспомнилось прошедшее, те дни, когда я впервыеслышал
эту песню, а дальшеначаласьмрачнаяполосатоски,разбитыхнадежд,и
потом... Я вскочил и зашагал по комнате. Я задыхался от нахлынувшихчувств.
"Ради бога! - вскричал я, в бурном порывебросаяськней.-Радибога,
перестаньте!" Она остановилась и пристально посмотрела на меня."Вертер!-
сказала она с улыбкой, проникшей мне в душу.
- Вертер, вы очень больны; даже
самые любимые блюда противны вам. Уходите! И,прошувас,успокойтесь!"Я
оторвался от нее и... господи! Ты видишь мою муку, ты положишь ей конец.
6 декабря
Ах, этот образ, он преследует меня! Во сне и наяву теснитсяонвмою
душу! Едва я сомкну веки, как тут, вот тут, под черепом,гдесосредоточено
внутреннее зрение, встают передо мной ее черные глаза. Как бы этообъяснить
тебе? Только я закрою глаза - они уже тут! Как море, как бездна, открываются
они передо мной, во мне, заполняют все мои чувства, весь мозг.
Чего стоит человек, этот хваленый полубог! Именно там, гдесилывсего
нужнее ему, они ему изменяют. И когда он окрылен восторгомилипогруженв
скорбь, что-то останавливает его и возвращает к трезвому, холодному сознанию
именно в тот миг, когда он мечтал раствориться в бесконечности.
ОТ ИЗДАТЕЛЯ К ЧИТАТЕЛЮ
Как искренне желал я,чтобыопоследнихзнаменательныхдняхжизни
нашего друга сохранилось достаточно его собственных свидетельствимнене
потребовалось бы перемежать рассказом оставленные им письма.
Я почел своим долгом подробнорасспроситьтех,ктомогбытьточно
осведомлен об его истории; история эта очень проста, и рассказчикисогласны
между собой во всем, кроме отдельных мелочей; только относительно характеров
действующих лиц мнения расходятся и оценки различны.
Нам остается лишь добросовестнопересказатьвсе,чтовозможнобыло
узнать путем сугубых стараний, присовокупить письма, оставленные усопшим, не
пренебрегать ни малейшей из найденных записочек, памятуя о том,кактрудно
вскрытьистинныепричиныкаждогопоступка,когдаречьидетолюдях
незаурядных.
Тоска и досада все глубже укоренялись в душеВертераи,переплетаясь
между собой, мало-помалу завладели всем его существом.Душевноеравновесие
его было окончательно нарушено. Лихорадочное возбуждение потрясало весьего
организм иоказывалонанегогубительноедействие,доводядополного
изнеможения, с которым он боролсяещеотчаяннее,чемсовсемипрежними
напастями. Сердечная тревогаподтачивалавсепрочиедуховныесилыего:
живость, остроту ума; он стал несносен в обществе, несчастье делало еготем
несправедливее, чемнесчастнееонбыл.Так,покрайнеймере,говорят
приятели Альберта: они утверждают, что Вертернеправильносудилповедение
этогопорядочногоиположительногочеловека,достигшегодолгожданного
счастья и желавшего сохранить это счастье на будущее, тогда как сам Вертер в
один день поглощал все, что ему было дано, и к вечеру оставалсянисчем.
Альберт, говорят его приятели, ничуть не переменился за такой короткий срок,
он был все тем же, каким с самого начала его знал, ценил и уважал Вертер. Он
превыше всего любил Лотту, гордилсяеюихотел,чтобывсепочиталиее
прекраснейшим созданием на земле.Можнолисудитьегозато,чтоему
нестерпима была и тень подозрения, что он не желал ни на мигинискем,
даже в самом невинномсмысле,делитьсвоебесценноесокровище?Правда,
приятели признают, что он часто покидал комнату жены, когда Вертерсиделу
нее, но отнюдь не по злобеинеизненавистикдругу,апотому,что
чувствовал, как тягостно тому его присутствие.