"Борис Леонидович, - произнeс я, - я тожеочень
радвидетьвас,нобольшевсегорадтому,что вы выжили, этопросто
чудо...".(Приэтомяимелввиду последнююантисемитскуюсталинскую
кампанию). Лицо поэта потемнело,его взгляд выразил неподдельныйгнев."Я
знаю,что выдумаете!"-сказалон. "Что, Борис Леонидович?""Я знаю в
точности, что вы имеете в виду,- повторял он прерывающимся голосом,и это
было очень страшно, - не увиливайте.Мне вашимысли известны сейчас лучше,
чем мои собственные". "Что жея думаю?"- спросил я, ужасно обеспокоенный.
"Вы думаете, - я уверен в этом, - что я что-то сделал для НИХ". "Уверяю вас,
Борис Леонидович, у меня и мыслей таких не было! И никогда ниоткого я не
слышалподобного предположения,даже ввидезлой шутки". Вконце концов
Пастернак поверил мне, хотя был глубоко задет и оскорблeн. Только после моих
неоднократных заверений, что во всeм мире его глубоко почитают не только как
поэта, но и какчеловека свободного и независимого, он наконец успокоился и
взбодрился. "Вовсяком случае, -сказал он, - ямогу повторитьвследза
Гейне,что,возможно,инезаслужуизвестностикакпоэт,нозато
прославлюсь, как борец за свободу человечества".
Он пригласилменявсвойкабинет итам сунулмне врукитолстый
конверт. "Моя книга,- сказал он, - вней всe. В ней моeпоследнее слово.
Пожалуйста, прочтите".
Вернувшись домой,ятутже приступил кчтению. В отличие отмногих
читателей,как в России, так и зарубежом,я нашeл роман "ДокторЖиваго"
гениальным. Эта книгаоткрыла мне целуюобластьчеловеческих переживаний,
особый мир, хотьинаселeнный одним-единственнымжителем. Акакойязык,
полныйнеповторимой силыи воображения!Но когдаспустя несколько дней я
снова встретилсясПастернаком, мнепоказалось труднымпередатьемуна
словахсвоивпечатления,иялишьспросилоегодальнейшихпланах
относительно романа. Поэт рассказалмне, чтоотдал текст одному коммунисту
изИталии,которыйбылсотрудникомитальянскогоотделасоветского
радиовещания и в то жевремясостоял агентом миланскогокоммунистического
издателя Фельтринелли. Последнему Пастернаки поручил все правапо изданию
романа в любой стране мира. Это произведение поэт называл своимзавещанием,
своим наиболее совершенными достоверным творением, не идущем в сравнение с
его стихами (правда, стихи, вошедшие в роман, он считал своими лучшими).Он
мечтал, чтокнигаобойдeтвесь мир и будет, если повторить слова Пушкина,
"глаголом жечь сердца людей".
Позже, в тот же день, когда приглашeнный в числе других именитых гостей
прославленныйАндронников развлекал обществозанимательнымиисториямиоб
итальянском актeре Сальвини, ЗинаидаНиколаевна отвела меня всторону и со
слезами на глазахсталаумолятьотговоритьПастернака от попыткииздать
"ДоктораЖиваго" заграницей без разрешения на то властей. Ведь "они", как
мне должно быть известно, на всe способны, и она боялась, что жертвами могут
стать еe дети. Тронутый еe отчаянием, я при первой же возможностизаговорил
с Пастернаком.Ясказалему,что книгу можно переписатьнамикрофильм,
который,завериля поэта, будетспрятан в разныхместах земного шара:в
Оксфорде, Вальпараисо, Тасмании, на Гаити, в Ванкувере, Кейптауне иЯпонии,
и это настолько надeжно и безопасно, что даже при взрыве ядерной бомбы текст
непострадает.Не стоит ли Пастернакуобдуматьмоeпредложениеипока
отказаться от публикации, учитывая позицию советских властей?
Второй раз за неделю поэт по-настоящему рассердился на меня.
Он сказал,
что несомненно ценит мою заботу о безопасности его и его семьи (последнее он
произнeсслегкаиронично),ночтоя хуже заморскогодипломата, который
одиннадцать лет назад пытался обратить его в коммунистическую веру. Он сам в
состоянии принимать решения и нести за них ответственность. Пастернак
рассказал,чтоговорилсосвоимисыновьями, итеготовыко всем
трудностям и испытаниям. Поэт попросил меня больше не поднимать этот вопрос,
ведья сам читал книгу и понимаю, как много она значит для него. Мне нечего
было возразить, и я в смущении промолчал.
Через некотороевремя, возможно,желая разрядить атмосферу, Пастернак
снова обратился ко мне. "Знаете ли,моя позиция не такбезнадeжна, как это
кажется. Мои переводы Шекспира, например, с успехом идут на сцене. Позвольте
рассказать по этому поводу забавную историю". Он напомнил, чтокогда-то сам
познакомилменяссоветскимактeромЛивановым,чьянастоящаяфамилия
Поливанов. Ливанов пришeл в восторг от пастернаковского перевода "Гамлета" и
несколько лет назад решил поставить по нему спектакль и сам в нeм играть. Он
получил на это официальное разрешение, и работа над постановкой началась.В
то время Ливанова пригласили наодин из традиционных кремлeвскихбанкетов,
организованныхСталиным.Кульминационным моментомэтих вечеров былобход
самим вождeм столиков с гостями, обмен приветствиями и тостами. Когда Сталин
подошeл к Ливанову, актeрпопросилего: "Иосиф Виссарионович, посоветуйте,
как играть Гамлета". Он предполагал,что Сталин дасткакой-нибудь шутливый
совет,а он, Ливанов, будет потом с гордостью всюду об этом рассказывать. В
интерпретации Пастернака этозвучало так: если бы Сталинответил, что надо
играть в розово-лиловой манере, то Ливанов передал бы эти слова актeрам, как
строгое предписание. О чeмтут думать - сам вождь указал! Он, Ливанов, лишь
воспроизвeлего слова. ОднакоСталин произнeс:"Вы актeр? Художественного
театра?Тогда вы должны обратитьсянекомне, а к вашему художественному
руководителю, яне специалист потеатральнымвопросам". Потом помолчали
прибавил: "Нопоскольку вы обратились ко мне,позволю себевысказать своe
мнение.'Гамлет'- декадентскаяпьеса, инечего ставить его вообще". С тех
пор репетиции прекратились, и "Гамлета" неставили до самой смерти Сталина.
"Видите,-сказалПастернак,- временаменяются, непрерывноменяются".
Последовала тишина.
ПотомПастернак, какчастобываловпрошлыевремена, заговорило
французскойлитературе.Современинашейпоследней встречион прочитал
"Тошноту"Сартраинашeл, чтороман непристоен, иего просто невозможно
читать. Как же может случиться, что после четырeх столетий расцвета развитие
французской литературы,похоже,повернулосьвспять?Арагон,несомненно,
приспособилсякнуждамвремени.Духамел и Гвенноневыразимоскучны.А
кстати, пишет ли ещe Мальро? Не успеля ответить,какзаговорила однаиз
присутствующих гостей - женщина с наивным, трогательным и милым лицом, какие
гораздо чащевстречаешь в России, чем на Западе. Этадама,учительница по
профессии, тольконедавноосвободиласьпослепятнадцатилет лагерей,к
которым былаприсуждена только за то, что преподавала английский. Смущаясь,
онаспросила,написаллиОлдосХаксличто-то новоепослесвоей книги
"Контрапункта",и пишетли ещe Вирджиния Вулф.Онаникогда нечитала еe
книг,нознает онейиз французской газеты,каким-точудом попавшейв
лагерь, и думает,что творчество писательницы еe бы заинтересовало.Трудно
описать, скакимудовольствием япередавалэтим людям, стольжаднымдо
информации, новости из внешнего мира о литературе и искусстве. Ведь им почти
никогданепредоставлялась возможность что-либоуслышать оточевидцев. Я
попытался рассказать всe, что знал об английской, американской и французской
литературетого периода.