Номогу свидетельствовать,что весной 1945 года
очереди в книжных магазинах былигигантскими, интерес к литературе огромен,
газеты "Правда"и"Известия" раскупались в считанныеминуты.Янезнаю
другогопримераподобного интеллектуальногоголода. Жестокаяцензуране
допускала ни какой-либо эротической литературы, ни низкопробных триллеров, в
общем,того родакнижек,которые заполняютполки европейскихвокзальных
киосков. Вероятно, поэтому русская публика была болеепрямой и наивной, чем
наша. Язаписывал в то время замечанияисуждения театральныхзрителей -
часто простыхрабочихикрестьян-наспектакляхпо пьесамШекспира,
Шеридана или Грибоедова. Особенно меня поразило, как зрителиреагировали на
рифмованные строки из "Горяот ума". Их высказыванияпроизводилинаменя
впечатлениесвоейнепосредственностью,чувствомпричастности,открытым
восхищением илинаоборот -неодобрением.Всeэтоказалось неожиданным и
трогательным гостюсЗапада.Возможно, именнодлятакойпублики писали
Еврипид и Шекспир: для людей с неиспорченным, свежим, юнымвзглядом на мир.
Несомненно, идеальная аудитория для драматургов, прозаиков и поэтов!
Не исключено, что именно нехваткаподобной реакции читателяна Западе
способствовалараспространениювычурныхинеясныхформавангардного
искусства. В этой связи не могу не согласитьсяс Львом Толстым, критикующим
современную литературу. Правда, я нево всeм согласенс ним и часто нахожу
его суждения догматичными и непоследовательными.
Меня поразил контраст между живой восприимчивостью советскогочитателя
иофициальным общественныммнением,насаждаемымвластями. Собственно,я
ожидал встретить серость и упадничество на всех уровнях. Однако эти ожидания
оправдалисебялишьвофициальномкругу,всределюдей,целиком
подчиняющихся догмам и законам, нонев театрах,кино, книжных магазинах,
поездах, трамваях, на лекциях и на футбольных матчах.
Ещe передотъездом вМоскву британские дипломаты,служившиеранее в
России, предупредили меня, что встретиться спростыми советскими гражданами
будет не так просто. Русские гостина официальных дипломатических приeмах -
это тщательно отобранные бюрократические чиновники.Иногда натакие приeмы
приглашаютартистовбалетаи театральных актeров,посколькуихпринято
считатьнаиболее простодушнымиинаименееинтеллектуальными средилюдей
искусства и потому далeкими от свободомыслия и, как правило, не позволяющими
себенеосторожныхвысказываний.Поэтомууменязаранеесоздалось
впечатление, что все западныепосольства вРоссии находятсявкультурной
изоляции, что дипломаты, журналисты, да и вообщелюбые иностранцы обитают в
своегородазоопарке: ихклетки сообщаются междусобой,но огорожены от
внешнего мира.Такая ситуация по моемуубеждению сложилась не только из-за
языкового барьера и всеобщего страха перед подданными других стран, особенно
капиталистических,ноииз-заопределенныхинструкцийдлячленов
Коммунистическойпартии,обязывающихихвоздерживатьсяотконтактовс
иностранцами.
Реальность показала, что этипредупреждения оправдались в значительной
степени, новсe же неабсолютно. Завремямоегокороткогопребывания в
Россииявстречался нетолько с литературнымибюрократамиипреданными
партиибалетнымитанцорами,ноисподлинноталантливымиписателями,
музыкантами и режиссeрами, среди которых выделяю двух великих поэтов. Первый
- это Борис Леонидович Пастернак, о встрече с которым я давно мечтал и перед
чьей прозой и стихами благоговел.Не знаю, решился бы я искать знакомства с
ним,неимея к этому удобногоповода. Ноксчастью, язнал его сестeр,
живущих(и по сей день) в Оксфорде.Они попросили меня передать брату пару
сапог.
Как я был благодарен этим сапогам!
Почти сразу по прибытии в Москву я отправился в британское посольство -
на обед,устроенный вчесть годовщины русскоязычногоиздания "Британского
союзника". Тудабылоприглашенои несколькорусских писателей.Почeтным
гостем был Дж.Б.Пристли, пользующийся популярностью в официальныхсоветских
кругах. Его книги переводились на русский, и насколько я могу вспомнить, две
его пьесы исполнялись тогда в московских театрах. Однако в тот вечер Пристли
былявно невнастроении: он устал отбесконечныхпоездок на заводы и в
колхозы, от излишне торжественных и тенденциозных приeмов.Вдобавок выплата
егогонораров задерживалась, разговоры через переводчика были утомительными
инатянутыми. Утомленный писатель мечтал лишь об одном: лечь в постель. Всe
этошeпотомсообщилмнепереводчикПристли,онжегидбританского
посольства; он вызвалсяотвезти почeтного гостя вотель и попросил меня по
возможности замятьнеловкость,вызванную этимнеожиданным отъездом.Яс
готовностьюсогласился,ивотяуже сижумеждузнаменитымрежиссeром
Таировыми неменееизвестнымлитературоведом, критиком,переводчиком и
талантливымдетскимпоэтомКорнеемЧуковским.Анапротивменя - самый
известныйсоветскийкинорежиссeрСергейЭйзенштейн.Последнийвыглядел
грустным и озабоченным, и как я узнал позднее, для этого были причины. (3) Я
вступил в разговор с Эйзенштейном,задав ему вопрос: какие годы своей жизни
он считает самыми счастливыми. Тотответил,чтодля него имногих других
художников -это, несомненно, первый послереволюционныйпериод."Чудесное
время, - сказал онс оттенкомлeгкой грусти, -когдаможно былотворить
свободно и беспрепятственно". Он с удовольствием вспомнил курьeзныйслучай,
имевший место в двадцатыхгодах: на приeмв одном из московских театровв
зал вдруг выпустили поросят, намазанных жиром, люди кричали, застыв на своих
стульях,апоросята всвою очередьпронзительно визжали."Именноэтого
требовалтогда наш сюрреалистический спектакль. Большинствоиз нассейчас
понимает,какоеэто былосчастье- житьи работать в те годы.Мыбыли
молоды, отчаянны,полны идей. Не важно,кто ты - марксист,формалистили
футурист; художник, поэт илимузыкант. Мы спорили и даже ссорились, но этим
стимулировали друг друга. Мы жили полной жизнью и достигли немалого".
Таировподдержалего.Он с грустью вспомнилтеатр двадцатыхгодов,
таких гениев, какВахтангов иМейерхольд,заговорило смелом и ярком, но
рано оборвавшимся модернистском движениив русскомтеатральномискусстве,
которое, по егомнению, было гораздо интереснее всего достигнутого на сцене
Пискатором, Брехтом и Гордоном Грэгом. Я спросил его, почему же пришeл конец
этомудвижению,начтототответил:"Жизньменяется.Ноэтобыло
замечательное время, хотя Немирович и Станиславский критиковали его. Истинно
замечательное". СовременныеактeрыХудожественноготеатрабыли,наего
взгляд,недостаточно духовноразвитыиобразованы,чтобыпо-настоящему
понять чеховских героев: их характер, общественное положение, взгляд на мир,
манеры,привычки, внутреннюю культуру. Никто не превзойдeт в этом отношении
вдову Чехова ОльгуКниппери уж, конечно,самого Станиславского. Качалов,
крупнейший актeр, оставшийся от тойэпохии доживший до наших дней, достиг
уже весьма зрелого возраста и вскореуйдeт со сцены. Появится ли ещe что-то
новое-сейчас,когдамодернизмабольшенесуществует,анатурализм
разлагается? "Несколько минутназадясказал:жизньменяется.Нет,не
меняется. Всe было и остаeтся скверным". И мой собеседник мрачно замолчал.