А Уэллс, СинклерЛьюис,
Джойс,Бунин, Ходасевич - живы ли они ещe?". По-видимому,Пастернаку такое
течение разговора пришлось не подуше, онбыстро сменил тему и заговорил о
французской литературе. Вданный моментончитал Пруста,чьикнигиему
прислали французскиедрузья-коммунисты. Подлинные шедевры,по егомнению!
Он, конечно, уже былс ними знаком и теперь только перечитывает.Он совсем
не знал СартраиКамю (7)ивесьма невысоко отозвалсяоХемингуэе. "Не
понимаю, что находит в нeм Анна Андреевна", - заявил Пастернак. В итоге поэт
настоятельно и тепло пригласил менянавеститьеговмосковской квартире,
куда он собирался вернуться в октябре.
Пастернакговорилвеликолепными закруглeнными фразами, и от егослов
исходила необъяснимая сила. Иногдаон нарушалграмматические структуры, за
ясными пассажами следовали сумбурные и запутанные, а живые конкретные образы
сменялись тeмными и неясными. Иной раз казалось, что понять его дальше будет
совершенно невозможно, как вдруг его речь снова обретала ясность и простоту.
Может, его монолог походилна процесс сочинения стихов?Кто-то сказал, что
некоторые поэтыявляются стихотворцами только тогда,когда пишут стихи,а
работая надпрозой, они становятся прозаиками. Другие жеостаютсяпоэтами
всегда,чтобыониниписали.К последним относитсяПастернак: он был
гениальным поэтомво всeм, даже вразговорах на мало значимые темы. Нет, я
не в состоянии выразить это на бумаге! Только одно сравнение приходит мне на
ум - ВирджинияВулф.Хотяя встречалсясней всего несколькораз, могу
утверждать, что она, как и Пастернак, обладала способностью заставлять разум
собеседника мчаться из последнихсил, такчто егопривычная картинамира
иногдаполностью менялась, становясь тосветлой ирадостной, то жуткойи
пугающей. И опять неизбежноеслово "гений". Меняиногдаспрашивают: что я
подразумеваюподэтимтребовательными одновременнонесколькотуманным
понятием. Могу ответить следующее.Однажды танцора Нижинского спросили, как
емуудаeтсятаквысоко прыгать. Тот не виделв этом большого достижения:
"Просто большинство людей, - сказал он, - после прыжка сразу возвращаются на
землю. Аэтого делатьне стоит.Почемубыне задержатьсяв воздухена
несколько мгновений?" Основной критерийгения, на мой взгляд, это природная
способность к чему-то, что обычные люди не в состоянии не точто совершить,
но и дажепонять, как такое вообще возможно. Пастернакиногда говорил так,
словнопрыгалввысоту. Выразительностьегословифразне поддаeтся
описанию,егоречь была буйнойидинамичнойив то же время трогала до
крайности.Уверен,чтотакие гении как Элиот, Джойс, Йетс,Оден и Рассел
значительно уступали Пастернаку в искусстве красноречия.
Я не хотел злоупотреблять гостеприимством хозяев и распрощался. Все мои
ожидания были превзойдены: ябыл восхищeн - какбеседой,так иличностью
писателя. После визита кПастернакуя навестил Чуковского, жившего на даче
по соседству. И хотя тот, обаятельныйчеловек, прекрасный, чуткий икрайне
забавный собеседник, всяческиопекал и занимал меня,я не могне думать о
другом поэте, у которого побывал накануне. В доме Чуковского япознакомился
с Самуилом Маршаком, детским писателем ипереводчиком Бeрнса. Маршак всегда
старался держаться подальше от политических и идеологических бурь. Возможно,
благодаряэтому,а также покровительству Горького,ему удалосьуцелеть в
страшные годычистки.Маршак был однимиз немногих литераторов,которому
разрешалось встречаться с иностранцами.
Во время моегопребывания в Москве
онбыл чрезвычайно радушен и внимателенкомне, и общение с этим миломи
добрымпредставителеммосковскойинтеллигенциидоставиломнемного
удовольствия. Маршак с больювспоминал террор прошедшихлети не возлагал
больших надежд на будущее. Он предпочитал беседы об английской и шотландской
литературе, которуюлюбил и понимал,ноне высказалособо интересных для
меня суждений на этутему. У Чуковскоговтот день собралсябольшой круг
знакомых.Явступил вразговорс одним из гостей,чьeимя, если и было
упомянуто,не удержалось уменя в голове. Я спросил у него, какие авторы в
России в тот момент особенно известны и популярны. Тот назвал несколько имeн
и среди них Льва Кассиля. Я спросил "Автор 'Швамбрании'?". "Именно, он". "Но
ведь это слабый роман, - сказал я, -я читал егонесколько летназад,он
показалсямнелишeнным воображения,скучными наивным.Неужеливамон
нравится?""Да,- ответил мойсобеседник, -книга искренняяинаписана
неплохо". Ноя сним несогласился.Несколько часовспустяясобрался
уходить.К тому времени ужестемнело, и я признался, чтоне оченьхорошо
ориентируюсь на местности. Тогда тот самый гость предложил проводить меня до
железнодорожной станции. Прощаясь, я сказал: "Вы были так добры ко мне, а я,
простите,к своемусожалению, не запомнил вашегоимени". "Лев Кассиль", -
прозвучал ответ.Ябыл буквальнопригвождeн к землестыдом и раскаянием.
"Почему же вы не сказали мне? Швамбрания...". "Я уважаю ваше мнение. Вы были
честны,а нам, писателям, не часто приходится слышатьправду". Ябормотал
извинения до самого отхода поезда. Я не знал ни одного литератора, который в
подобной ситуации повeл бы себя так достойно, не проявив ни тени тщеславия.
Пока я ждал поезда, пошeл дождь. Я спрятался под досками, нависшими над
полуразвалившейся изгородью - больше укрытьсябыло негде. Тудажеподошла
однамолодаяпара-единственные кромеменяпассажиры наперроне.Мы
обменялись несколькимисловамиипостепенно разговорились.Мои случайные
знакомые оказались студентами.Молодой человек изучалхимию, адевушка-
русскую историю девятнадцатого века. Света на станции не было, и в кромешной
тьме между нами,чужими и незнакомыми людьми, установилосьособое доверие:
казалось,чтоможно говоритьсвободно и безопасно.Девушка сказала,что
Россиюпрошлоговекапринятопредставлять,какгигантскуютюрьмубез
проблеска свободы имысли.Вчeм-то это справедливо, однако радикалы в то
времядостигли немалого, инакомыслящих не коснулись казни и пытки,идаже
многимтеррористамудалосьуцелеть."Атеперь,-спросиля,слегка
разыгрывая незнание и наивность, - разве люди не могут открыто выражать своe
мнениепоактуальным общественным вопросам?" "Стоит кому-то попробовать, -
ответил студент, - и его сметут метлойтак, что мы никогда не узнаем, что с
нимслучилось, никогда не увидим его и ничего онeм неуслышим". Затем мы
сменили тему, и мои собеседники рассказали, что молодeжь сейчас читает много
литературныхпроизведенийдевятнадцатоговека,нонеЧехова,который,
похоже, устарел, и не Тургенева,чья тематика сейчас совершенно неактуальна
инеинтересна.Толстойтоженепопулярен,возможно,потомучтоего
героическимэпосом"Войнаи мир"их в военные годы,каконибуквально
выразились,закормили.Зато читают,еслиудаeтся достать,Достоевского,
Лескова,Гаршина,атакжеразрешeнныхипризнанныхвСоюзезападных
писателей-Стендаля,Флобера, (неБальзакаи Диккенса), Хемингуэяи -
неожиданно для меня- О'Генри."А вашисовременные отечественныеавторы:
Шолохов, Федин, Фадеев, Гладков, Фурманов?" - назвал я первые пришедшиемне
вголову имена. "А вамсамому они нравятся?" - спросиладевушка. "Горький
иногда хорош, - вмешался молодой человек, - и раньше я довольно высоко ценил
Ромена Роллана.