- Для печени полезна, а для зада вредна. Мы пойдем пешком, а ты... - она
повернулась к Пабло, - сходи пересчитай своих кляч, не улетела ли какая.
- Дать тебе верховую лошадь? - спросил Пабло Роберта Джордана.
- Нет. Большое спасибо. А как быть с девушкой?
- Ей тоже лучше прогуляться, - сказала Пилар. - А то натрудит себе всякие
места и никуда не будет годиться.
Роберт Джордан почувствовал, что краснеет.
- Как ты спал, хорошо? - спросила Пилар. Потом сказала: - Болезней никаких
нет - это верно. А могли бы быть. Даже удивительно, как так получилось. Наверно,
бог все-таки есть, хоть мы его и отменили. Ступай, ступай, - сказала она Пабло.
- Тебя это не касается. Это касается тех, кто помоложе. Кто из другого, чем ты,
теста. Ступай! - Потом Роберту Джордану: - За твоими вещами присмотрит Агустин.
Он вернется, тогда мы пойдем.
День был ясный, безоблачный, и солнце уже пригревало. Роберт Джордан
посмотрел на высокую смуглую женщину, на ее массивное, морщинистое и приятно
некрасивое лицо, в ее добрые, широко расставленные глаза, - глаза веселые, а
лицо печальное, когда губы не двигаются. Он посмотрел на нее, потом на Пабло,
который шагал, коренастый, грузный, между деревьями к загону. Женщина тоже
смотрела ему вслед.
- Ну, слюбились? - спросила женщина.
- А что она тебе сказала?
- Она ничего не сказала.
- Я тоже не скажу.
- Значит, слюбились. Ты береги ее.
- А что, если будет ребенок?
- Это не беда, - сказала женщина. - Это еще не беда.
- Здесь для этого не место.
- Она здесь не останется. Она пойдет с тобой.
- А куда я пойду? Туда, куда я пойду, женщину брать нельзя.
- Как знать. Может быть, туда, куда ты пойдешь, можно и двух взять.
- Не надо так говорить.
- Слушай, - сказала женщина. - Я не трусиха, но по утрам я все вижу ясно, вот
мне и думается, что многие из тех, кто сейчас жив, не дождутся следующего
воскресенья.
- А какой сегодня день?
- Воскресенье.
- Que va, - сказал Роберт Джордан. - До следующего воскресенья еще долго.
Если среды дождемся, и то хорошо. Но мне не нравится, что ты так говоришь.
- Нужно же человеку иногда поговорить, - сказала женщина. - Раньше у нас была
религия и прочие глупости. А теперь надо, чтобы у каждого был кто-нибудь, с кем
можно поговорить по душам, потому что отвага отвагой, а одиночество свое
все-таки чувствуешь.
- У нас нет одиноких. Мы все вместе.
- Когда видишь такие машины, это даром не проходит, - сказала женщина. - Что
мы против таких машин!
- А все-таки мы их бьем.
- Слушай, - сказала женщина. - Я призналась тебе в своих печальных мыслях, но
ты не думай, что у меня не хватит решимости. Моя решимость как была, так и
осталась.
- Печальные мысли - как туман. Взошло солнце - и они рассеялись.
- Ладно, - сказала женщина. - Пусть будет по-твоему. Может быть, это у меня
оттого, что я наговорила всякой чепухи про Валенсию. Или вон тот меня довел, -
вон тот, конченый, что торопится посмотреть на своих лошадей. Я его очень
обидела своими россказнями. Убить его можно. Обругать можно. Но обижать нельзя.
- Как это случилось, что вы вместе?
- А как это всегда случается? До войны и в первые дни войны он был человеком,
настоящим человеком. А теперь его песенка спета.
А теперь его песенка спета. Затычку вынули, и все вино
вытекло из бурдюка.
- Мне он не нравится.
- Ты ему тоже не нравишься, и не зря. Я ночью спала с ним. - Она улыбнулась и
покачала головой. - Vamos a ver [посмотрим (исп.)], - сказала она. - Я говорю
ему: "Пабло, почему ты не убил этого иностранца?" А Пабло мне: "Он неплохой,
Пилар. Он малый неплохой". А я ему говорю: "Ты теперь понимаешь, что командую
я?" - "Да. Пилар. Да". Потом среди ночи слышу - он не спит и плачет. Некрасиво
плачет, весь дергается. Мужчины всегда так, точно у них какой-то зверь сидит
внутри и трясет их. Я спрашиваю: "Что с тобой, Пабло?" Взяла его за плечи и
повернула к себе. "Ничего, Пилар... Ничего". - "Неправда. Что-то с тобой
случилось". - "Люди, говорит, gente [народ, люди (исп.)]. Они все от меня
отступились". Я говорю: "Но ведь они со мной. А я твоя жена". - "Пилар, говорит,
не забывай про поезд". Потом: "Да поможет тебе господь, Пилар". Я ему говорю:
"Что это еще за разговоры? Разве можно бога поминать?" - "Можно, - говорит. - Да
поможет тебе господь и пресвятая дева". Я говорю: "А ну их, и твою пресвятую
деву, и бога! Что это за разговоры?" - "Я боюсь умереть, Пилар. Tengo miedo de
morir. Понимаешь? Боюсь!" Я говорю: "Тогда вылезай отсюда. Тут нам места не
хватит, в одной постели. Мне, тебе да еще твоему страху". Тогда ему стало
стыдно, и он замолчал, а я заснула, но его дело кончено, друг, кончено.
Роберт Джордан молчал.
- Вот так у меня всю жизнь - нет-нет и вдруг станет грустно, - сказала
женщина. - Но это не такая грусть, как у Пабло. Мою решимость она не задевает.
- Я в тебе не сомневаюсь.
- Может быть, это как у всех, женщин в известное время, - сказала она. - А
может быть, так - пустяки. - Она помолчала, потом заговорила снова. - Я многого
жду от Республики. Я твердо верю в Республику, вера во мне есть. Я верю в нее
горячо, как набожные люди верят в чудеса.
- Я в тебе не сомневаюсь.
- А ты сам веришь?
- В Республику?
- Да.
- Да, - сказал он, надеясь, что это правда.
- Я рада это слышать, - сказала женщина. - А страха в тебе нет?
- Смерти я не боюсь, - сказал он, и это была правда.
- А чего ты боишься?
- Боюсь, что я не выполню своего долга так, как его следует выполнить.
- А того не боишься, чего тот, другой, боялся? Плена.
- Нет, - сказал он совсем искренне. - Если этого бояться, так больше ни о чем
не сможешь думать и никакой пользы от тебя не будет.
- Холодный ты человек.
- Нет, - сказал он. - Думаю, что нет.
- Да. Голова у тебя очень холодная.
- Это потому, что я много думаю о своей работе.
- А все другое, что есть в жизни, ты разве не любишь?
- Люблю. Даже очень. Только чтобы это не мешало работе.
- Пить ты любишь, я знаю. Я видела.
- Да. Очень люблю. Только чтобы это не мешало работе.
- А женщин?
- Женщин я очень люблю, но это никогда не было самым главным.
- Они для тебя ничего не значат?
- Нет, значат. Но я еще не встречал такой женщины, которая захватила бы меня
целиком, а говорят, это бывает.
- По-моему, ты лжешь.
- Может быть - немножко.
- Но ведь Марию ты полюбил?
- Да.