Пролетая мимо, он никогда не заглядывал ей
в лицо, а притворялся углубленным в езду,хотязаминутудо
того,представляясебевстречу,клялся,чтоулыбнется ей,
поздоровается. Ему казалось в эти дни, что унеедолжнобыть
какое-нибудь необыкновенное, звучное имя, а когда узнал от того
жестудента,что ее зовут Машенька, вовсе не удивился, словно
знал наперед,-- ипо-новому,очаровательнойзначительностью,
зазвучало для него это простенькое имя.
"Машенька,Машенька,-- зашептал Ганин,-- Машенька..."-- и
набрал побольше воздуха, и замер, слушая,какбьетсясердце.
Былооколотрех часов ночи, поезда не шли, и потому казалось,
что дом остановился. Настуле,раскинувруки,какчеловек,
оцепеневшийсредимолитвы, смутно белела в темноте сброшенная
рубашка.
"Машенька",-- опять повторил Ганин, стараясь вложить в эти
три слога все то, что пело в нихраньше,--ветер,игудение
телеграфныхстолбов,исчастье,-- и еще какой-то сокровенный
звук, который был самой жизнью этого слова. Он лежалнавзничь,
слушалсвоепрошлое.Ивдругзастенойраздалосьнежно,
тихонько, назойливо: туу...ту...ту-ту...Алферовдумало
субботе.
VII
Утромнаследующийдень,всреду,рыжая ручища Эрики
просунулась в номер второго апреля иурониланаполдлинный
сиреневыйконверт.Наконверте Ганин равнодушно узнал косой,
крупный, очень правильныйпочерк.Маркабыланаклеенавниз
головой,ивуглутолстыйпалец Эрики оставил жирный след.
Конверт былкрепконадушен,иГанинмелькомподумал,что
надушитьписьмотоже, что опрыскать духами сапоги для того,
чтобы перейти через улицу. Он надулщеки,выпустилвоздухи
сунулнераспечатанноеписьмо в карман. Спустя несколько минут
он его опять вынул, повертел в руках икинулнастол.Потом
прошелся раза два по комнате.
Вседверипансионабылиоткрыты. Звуки утренней уборки
мешалисьсшумомпоездов,которые,пользуясьсквозняками,
прокатывалиповсемкомнатам.Ганин,остававшийся по утрам
дома,обычносамвыметалсор,стелилпостель.Онтеперь
спохватился,чтовторойденьнеубиралкомнаты, и вышел в
коридор в поисках щетки и тряпки. Лидия Николаевна сведромв
рукешуркнуламимонего,как мышь, и на ходу спросила: "Вам
Эрика передала письмо?"
Ганин молча кивнуливзялполовующетку,лежавшуюна
дубовомбауле. В зеркале прихожей он увидел отраженную глубину
комнаты Алферова, дверь которой была настежьоткрыта.Вэтой
солнечнойглубине--день был на диво погожий -- косой конус
озаренной пыли проходил через угол письменного стола,ионс
мучительнойясностьюпредставилсебете фотографии, которые
сперва ему показывалАлферов,икоторыеонпотомстаким
волненьемрассматривал один, когда помешала ему Клара.
На этих
снимках Машенька была совсемтакой,какойонеепомнил,и
теперьстрашнобылоподумать,что его прошлое лежит в чужом
столе. В зеркале отраженье захлопнулось: это ЛидияНиколаевна,
мышинымишажкамипросеменивпокоридору,толкнула открытую
дверь.
Ганин со щеткой в руке вернулся в свою комнату.Настоле
лежалосиреневоепятно.Онвспомнилпобыстрому сочетанью
мыслей, вызванных этим пятном и отраженьем стола в зеркале,те
другие,оченьстарыеписьма,чтохранились у него в черном
бумажнике,лежащемрядомскрымскимбраунингом,надне
чемодана.
Он загреб длинный конверт со стола, локтем отпахнул пошире
оконнуюрамуисильнымисвоимипальцамиразорвалнакрест
письмо, разорвал опять каждую долю, пустил лоскутки по ветру, и
бумажные снежинки полетели,сияя,всолнечнуюбездну.Один
лоскутокпорхнулна подоконник, Ганин прочел на нем несколько
изуродованных строк:
нечно, сумею теб
юбовь.
Я только про
обы ты был сча
Он щелчком скинул его с подоконника в бездну, откуда веяло
запахом угля, весенним простором, и, облегченно двинув плечами,
принялся убирать комнату.
Потом он слышал, как один за другим возвращалиськобеду
соседи,какАлферов громко смеялся, как Подтягин что-то мягко
бормотал. И еще спустя некоторое время, Эрика вышла в коридор и
уныло забухала в гонг.
Идя к обеду, он обогнал у дверистоловойКлару,которая
испуганновзглянулананего.ИГанинулыбнулся,да такой
красивой и ласковой улыбкой, чтоКлараподумала:"Пускайон
вор,--а все-таки такого второго нет". Ганин открыл дверь, она
наклонила голову и прошла мимо него в столовую.Остальныеуже
сиделипоместам, и Лидия Николаевна, держа громадную ложку в
крохотной увядшей руке, грустно разливала суп.
УПодтягинасегодняопятьничегоневышло.Старику
действительноневезло.Французы разрешили приехать, а немцы
почему-то не выпускали. Между тем унегооставалоськакраз
достаточносредств, чтобы выехать, а продлись эта канитель еще
неделю, деньги уйдут на жизнь, и тогда до Парижа не доберешься.
Кушая суп, он рассказывал, с каким-то грустнымимедлительным
юмором,как его гнали из одного отдела в другой, как он сам не
могобъяснить,чтоемунужно,икакнаконецусталый,
раздраженныйчиновникнакричална него. Ганин поднял глаза и
сказал:-- Да поедем туда завтра вместе, Антон Сергеевич. У меня
времени вдоволь. Я помогу вам объясниться.Он,точно,хорошо
говорилпо-немецки. -- Ну, что же, спасибо,-- ответил Подтягин
и снова, как вчера, заметил необычную светлость еголица.--А
то,знаете, прямо хоть плачь. Опять два часа простоял в хвосте
и вернулся ни с чем. Спасибо, Левушка.
-- Вотуженымоейтожебудутхлопоты,--заговорил
Алферов.