Опять два часа простоял в хвосте
и вернулся ни с чем. Спасибо, Левушка.
-- Вотуженымоейтожебудутхлопоты,--заговорил
Алферов.ИсГанинымслучилосьто,чегоникогда с ним не
случалось. Он почувствовал,чтонестерпимаякраскамедленно
заливаетемулицо,горячощекочетлоб,словноон напился
уксуса. Идя к обеду, он не подумал о том, чтоэтилюди,тени
егоизгнанническогосна,будутговоритьонастоящейего
жизни,-- о Машеньке. И с ужасом, со стыдом,онвспомнил,что
сам,поневеденьюсвоему,третьегодня за обедом смеялся с
другими над женой Алферова.Исегодняопятькто-нибудьмог
усмехнуться.
-- Она,впрочем,уменярасторопная,--говорилтем
временем Алферов.-- В обиду себя не даст. Не даст себя вобиду
моя женка.
КолиниГорноцветовпереглянулись,хихикнули... Ганин,
кусая губы и опустив глаза, катал хлебный шарик. Он решилбыло
встатьиуйти,нопотомпересилилсебя. Подняв голову, он
заставил себя взглянуть на Алферова и, взглянув, подивился, как
Машенька могла выйти за этогочеловекасжидкойбородкойи
блестящим пухлым носом. И мысль, что он сидит рядом с мужчиной,
которыйМашенькутрогал,знает ощущенье ее губ, ее словечки,
смех, движенья и теперь ждет ее,этамысльбылаужасна,но
вместестемонощущалкакую-товолнующуюгордостьпри
воспоминаньи о том, что Машенька отдала ему, анемужу,свое
глубокое, неповторимое благоуханье.
Послеобедаонвышелпройтись,потом влез на верхушку
автобуса.Внизупроливалисьулицы,посолнечнымзеркалам
асфальта разбегались черные фигурки, автобус качался, грохотал,
иГанинуказалось,чточужойгород, проходивший перед ним,
только движущийся снимок. Потом, вернувшисьдомой,онвидел,
какПодтягинстучался в номер Клары, и Подтягин показался ему
тоже тенью, случайной и ненужной.
-- А наш-то, опять в кого-то влюблен,-- кивнулвсторону
двери Антон Сергеевич, попивая чай у Клары.-- Не в вас ли?
Та отвернулась, полная грудь ее поднялась и опустилась, ей
не верилось, что это могло быть так; она боялась этого, боялась
того Ганина,которыйшарилв чужом столе, но все-таки ей был
приятен вопрос Подтягина.
-- Не в вас ли, Кларочка? -- повторил он,дуяначайи
через пенсне искоса поглядывая на нее.
-- ОнвчерапорвалсЛюдмилой,--вдруг сказала Клара,
чувствуя что Подтягину можно проговориться.
-- Я так и думал,-- кивнул старик, со вкусом отхлебывая.--
Недаромонтакойозаренный.Старомупрочь,новомудобро
пожаловать.Слыхали,чтоон мне сегодня предложил? Завтра --
вместе со мной в полицию.
-- Я буду унеевечером,--задумчивосказалаКлара.
--
Бедняжка.Унеебылзагробныйголоспо телефону. Подтягин
вздохнул:
-- Что же, дело молодое. Ваша подругаутешится.Всеэто
благо.Азнаете,Кларочка, мне-то скоро помирать... -- Бог с
вами, Антон Сергеевич! Какие глупости.--Нет,неглупости.
Сегодняночьюопятьбылприпадок.Сердце то во рту, то под
кроватью...
-- Бедныйвы,--забеспокоиласьКлара.--Ведьнужно
доктора... Подтягин улыбнулся.
-- Япошутил.Мне,напротив,кудалегчеэтидни.А
припадок пустяк. Сам сейчас выдумал, чтобы посмотреть,каквы
очесараспахнете.Еслибымы были в России, Кларочка, то за
вамиухаживалбыземскойврачиликакой-нибудьсолидный
архитектор. Вы, как,-- любите Россию?
-- Очень.
-- То-тоже.Россиюнадо любить. Без нашей эмигрантской
любви, России -- крышка. Там ее никто не любит.
-- Мне уже двадцать шесть лет,-- сказала Клара,-- яцелое
утростучуна машинке и пять раз в неделю работаю до шести. Я
очень устаю. Я совершенно одна в Берлине. Как вы думаете, Антон
Сергеевич, это долго будет так продолжаться?
-- Не знаю, голубушка,-- вздохнул Подтягин.--Сказалбы,
данеанаю. Вот я тоже работал, журнал тут затеял... А теперь
сижу на бобах.ДайБогтольковПарижпопасть.Тамжить
привольнее. Как вы думаете, попаду?
-- Нучтовы,АнтонСергеевич,конечно.Завтравсе
устроится.
-- Привольнееикажетсядешевле,--сказалПодтягин,
ложечкойдоставаяне растаявший кусочек сахара и думая о том,
что в этом ноздреватом кусочке есть что-торусское,весеннее,
когда вот снег тает.
VIII
День Ганина еще более опустел в житейском смысле после его
разрывасЛюдмилой, но зато теперь не было тоски бездействия.
Воспоминанье так занимало его, что оннечувствовалвремени.
ТеньегожилавпансионегоспожиДорн,--он же сам был в
России,переживалвоспоминаньесвое,какдействительность.
Временемдлянегобылходеговоспоминанья,которое
развертывалосьпостепенно.ИхотяроманегосМашенькой
продолжалсяв те далекие годы не три дня, не неделю, а гораздо
больше, он не чувствовалнесоответствиямеждудействительным
временемитемдругимвременем,вкотором он жил, так как
память его неучитывалакаждогомгновенья,аперескакивала
черезпустые,непамятныеместа,озаряятолько то, что было
связано сМашенькой,ипотомувыходилотак,чтонебыло
несоответствия между ходом прошлой жизни и ходом настоящей.
Казалось,чтоэтапрошлая,доведенная до совершенства,
жизнь проходит ровнымузоромчерезберлинскиебудни,Чтобы
Ганин ни делал в эти дни, та жизнь согревала его неотступно.