Вечеромвысокийсинийбуфетчик в нитяных перчатках
выносилнаверандулампуподшелковымабажуром,иГанин
возвращался домой пить чай, глотать холодные хлопья простокваши
наэтойсветлойверанде с камышовым ковром на полу и черными
лаврами вдоль каменных ступеней, ведущих в сад.
Он теперь ежедневно встречался с Машенькой, по той стороне
реки, где стояла на зеленом холму пустая белая усадьба,ибыл
другой парк, пошире и запущеннее, чем на мызе.
Передэтой чужой усадьбой, на высокой площадке над рекой,
стояли под липами скамьи ижелезныйкруглыйстол,сдыркой
посередкедлястокадождевойводы.Оттуда виден был далеко
внизу мост через тинистую излучинуишоссе,поднимавшеесяв
Воскресенск. Эта площадка была их любимым местом.
Иоднажды,когдаонивстретились там в солнечный вечер
после бурного ливня, насадовомстолеоказаласьхулиганская
надпись. Деревенский озорник соединил их имена коротким, грубым
глаголом,безграмотноначавего с буквы "и". Надпись сделана
была химическим карандашом и слегка расплыласьотдождя.Тут
же,на мокром столе, прилипли сучки, листики, меловые червячки
птичьих испражнений.
И так как стол принадлежал им, был святой,освященныйих
встречами,тоспокойно,молчаони принялись стирать пучками
травысырой,лиловыйросчерк.Икогдавесьстолсмешно
полиловел,ипальцыуМашенькистали такими, как будто она
только что собирала чернику, Ганин, отвернувшись и прищуренными
глазами глядя внимательноначто-тожелто-зеленое,текучее,
жаркое,что было в обыкновенное время липовой листвой, объявил
Машеньке, что давно любит ее.
Они так много целовались в эти первые дни их любви, чтоу
Машенькираспухалигубы,ина шее, такой всегда горячей под
узлом косы, появлялись нежныеподтеки.Онабылаудивительно
веселая,скореесмешливая,чемнасмешливая. Любила песенки,
прибаутки всякие, словечки да стихи.Песенкаунеепогостит
два-тридняипотом забудется, прилетит новая. Так, во время
самыхпервыхсвиданийонавсеповторяла,картавои
проникновенно: "Скрутили Ванечке руки и ноги, долго томили Ваню
востроге",--исмеяласьворкотливым,грудным смехом: "Вот
здорово-то!"Ворвахотупорузрелапоследняя,
водянисто-сладкаямалина;онанеобыкновеннолюбила ее, да и
вообщепостоянночто-нибудьсосала,--стебелек,листик,
леденец.Ландриновскиеледенцыонаносила просто в кармане,
слипшимися кусками, к которым прилипали шерстинки, сор. Идухи
унее были недорогие, сладкие, назывались "Тагор". Этот запах,
смешанный со свежестью осеннего парка,Ганинтеперьстарался
опятьуловить,но, как известно, память воскрешает все, кроме
запахов, и зато ничто так полноневоскрешаетпрошлого,как
запах, когда-то связанный с ним.
И Ганин на мгновенье отстал от
своего воспоминанья, подумал о том, как мог прожить столько лет
безмысли о Машеньке,-- и сразу опять нагнал ее: она бежала по
шуршащей темной тропинке, черныйбантмелькал,какогромная
траурница,--иМашенька вдруг остановилась, схватилась за его
плечо и, подняв ногу, принялась тереть запачкавшийся башмачок о
чулок другой ноги,-- повыше, под складками синей юбки.
Ганинуснул,лежаодетыйнанераскрытойпостели;
воспоминаньеегорасплылосьиперешловсновиденье.Это
сновиденье было необычайное, редчайшее, и он бы знал о чем око,
если бы на рассвете его не разбудил странный, словногромовой,
раскат.Онпривстал,прислушался.Громоказался непонятным
кряхтеньем и шорохом за дверью: кто-то тяжелоскребсявнее;
ручка,едваблестевшаявтуманерассветного воздуха, вдруг
опустилась и вскочила опять, но дверь осталась закрытой, хотя и
небылазапертанаключ.Ганин,двигаясьбеззвучноис
удовольствиемпредвкушаяприключенье,сползс постели и, на
всякий случай сжав в кулак левуюруку,правойсильнорванул
дверь.
Кнемуна плечо, с размаху, как громадная, мягкая кукла,
ничком пал человек. От неожиданности Ганин едва не ударилего,
нототчасже почувствовал, что человек валится на него только
потому, что не в силах стоять.Онотодвинулегокстенеи
нащупал свет,
Передним,опираясьголовойостенуиловявоздух
разинутым ртом, стоял старик Подтягин, босой, в длиннойночной
рубашке,распахнутойнаседойгруди. Глаза его, без пенсне,
обнаженные, слепые, не мигали, лицобылоцветасухойглины,
большой живот горой ходил под натянутым полотном рубашки.
Ганинсразупонял,чтостарикаопять одолел сердечный
припадок. Он поддержал его, и Подтягин, тяжко передвигаясизые
ноги,добралсядо кресла, рухнул в него, откинул серое, вдруг
вспотевшее лицо.
Ганин сунул в кувшин полотенце и прижал отяжелевшие мокрые
складки кголойгрудистарика.Емуказалось,чтовэтом
большом, напряженном теле могут сейчас с резким хрустом лопнуть
все кости.
ИвдругПодтягин передохнул, со свистом выпустил воздух.
Это был не просто вздох, а чудеснейшее наслажденье, от которого
сразу оживились его черты. Ганин,поощрительноулыбаясь,все
прижималк его телу мокрое полотенце, потирал ему грудь, бока.
-- Лу... лучше,-- выдохнул старик.
-- Сидите совсем спокойно,-- сказалГанин.--Сейчасвсе
пройдет.
Подтягиндышали мычал, шевеля крупными кривыми пальцами
босых ног. Ганин прикрыл егоодеялом,далемувыпитьводы,
отворил пошире окно.
-- Немог... дышать,-- с трудом проговорил Подтягин.-- Не
мог к вам войти... так ослаб. Один... -не хотел умирать.
-- Сидите смирно, АнтонСергеевич.Скородень.Позовем
доктора.