И вдруг, пока мчишься так по ночному городу,
сквозь слезы глядя на огни и ловя внихдивноеослепительное
воспоминаньесчастья,--женскоелицо,всплывшее опять после
многихлетжитейскогозабвенья,--вдруг,покамчишьсяи
безумствуешьтак,вежливоостановит тебя прохожий и спросит,
как пройтинатакую-тоулицу--голосомобыкновенным,но
которого уже никогда больше не услышишь.
IV
Вовторник, поздно проснувшись, он почувствовал некоторую
ломотувногахиоблокотившисьнаподушку,разадвас
тревожным, изумленным блаженством вздохнул, вспомнив, что вчера
случилось.
Утробылобелое, нежное, дымное. Деловитым гулом дрожали
стекла.
Онрешительныммахомсоскочилспостелиипринялся
бриться.Сегодняоннаходилв этом особое удовольствие. Кто
бреется, тот каждоеутромолодеетнадень.Ганинусегодня
казалось, что он помолодел ровно на девять лет.
Щетинанавытянутойкоже,размягченнаяхлопьями пены,
равномерно похрустывала и сходила под стальным плужкомбритвы.
Бреясь,Ганинповодилбровями,апотом, когда обливался из
кувшина холодной водой,радостноулыбался.Онпригладилна
темени влажные темные волосы, быстро оделся и вышел на улицу.
Впансионеникогоизжильцовнеоставалось,кроме
танцоров, которые обыкновенно вставали только к обеду:Алферов
отправилсякзнакомому,скоторымзатевал конторское дело,
Подтягин поехал в полицейский участок добиваться выездной визы,
Клара, уже опоздавшая на службу, ждала трамвая на углу,прижав
к груди бумажный мешок с апельсинами.
АГанин, без волненья, поднялся на второй этаж в знакомом
ему доме, дернул кольцозвонка.Отперевдверь,нонесняв
внутренней цепочки, высунулась горничная и сказала, что госпожа
Рубанская еще спит.
-- Все равно, мне нужно ее видеть,-- спокойно сказал Ганин
и, просунув в скважину руку, сам снял цепочку.
Горничная,коренастаябледнаядевушка,снегодованием
что-то забормотала, но Ганин все так жерешительно,отстранив
ее локтем, прошел в полусумрак коридора и стукнул в дверь.
-- Ктотам?--раздалсяхрипловатыйутреннийголос
Людмилы. -- Я, отопри.
Она простукала босыми пятками к двери, повернулаключи,
раньшечемпосмотретьна Ганина, побежала обратно к постели,
прыгнула под одеяло. По кончикуухавиднобыло,чтоонав
подушку улыбается, ждет, чтобы Ганин к ней подошел.
Ноон остановился посреди комнаты и так простоял довольно
долго, бренча мелкими монетами в карманах макинтоша.
Людмила вдруг перевернулась на спину исмеясьраспахнула
голыехуденькиеруки.Утрок ней не шло: лицо было бледное,
опухшее, и желтые волосы стояли дыбом.
-- Ну же,-- протянула она изажмурилась.
Утрок ней не шло: лицо было бледное,
опухшее, и желтые волосы стояли дыбом.
-- Ну же,-- протянула она изажмурилась.Ганинперестал
бренчать.
-- Вотчто,Людмила,--сказалонтихо. Она привстала,
широко открыв глаза. -- Что-нибудь случилось? Ганинпристально
посмотрел на нее и ответил: -- Да. Я, оказывается, люблю другую
женщину. Я пришел с тобой проститься.
Она заморгала спутанными своими ресницами, прикусила губу.
-- Это, собственно, все,-- сказал Ганин.-- Мне очень жаль,
но ничего не поделаешь. Мы сейчас простимся. Я полагаю, что так
будет лучше.
Людмила,закрывлицо,опятьпаланичкомвподушку.
Лазурное стеганое одеяло стало косо сползать с ее ног набелый
мохнатыйковрик.Ганинподнял,поправил его. Потом прошелся
раза два по комнате. -- Горничная нехотеламенявпускать,--
сказалон.Людмила, уткнувшись в подушку, лежала как мертвая.
-- Вообще говоря,-- сказал Ганин,-- она какая-то неприветливая.
-- Пораперестатьтопить.Весна,--сказалоннемного
погодя. Прошел от двери к белому трюмо, потом надел шляпу.
Людмила все не шевелилась. Он еще постоял, поглядел на нее
молча и, издав горлом легкий звук, как будто хотел откашляться,
вышел из комнаты.
Стараясьступатьтихо,онбыстропрошелподлинному
коридору, ошибся дверью, попалсразмахувваннуюкомнату,
откудахлынула волосатая рука и львиный рык, круто повернул и,
столкнувшисьопятьскоренастойгорничной,котораятерла
тряпкойбронзовый бюст в прихожей, стал спускаться в последний
раз по отлогой каменной лестнице. Наплощадкегромаднаярама
окна,выходившегоназадний двор, была отпахнута, и во дворе
бродячий баритон ревел по-немецки "Стеньку Разина".
И послушав по-весеннемудрожавшийголосивзглянувпа
росписьоткрытогостекла--кусткубических роз и павлиний
веер,-- Ганин почувствовал, что свободен.
Онмедленношелпоулице,курянаходу.Деньбыл
холодноватый,молочный;белые растрепанные облака поднимались
навстречуемувголубомпролетемеждудомов.Онвсегда
вспоминалРоссию,когдавиделбыстрыеоблака, но теперь он
вспомнил бы ее и без облаков; с минувшей ночи он только и думал
о ней.
То, что случилось в эту ночь,товосхитительноесобытие
души, переставило световые призмы всей его жизни, опрокинуло на
него прошлое.
Онсел на скамейку в просторном сквере, и сразу трепетный
и нежный спутник, который его сопровождал, разлегся уегоног
сероватой весенней тенью, заговорил.
Итеперь,послеисчезновеньяЛюдмилы,он свободен был
слушать его...
Девять лет тому назад... Лето, усадьба, тиф... Удивительно
приятно выздоравливать послетифа.Лежишь,словнонаволне
воздуха;еще,правда,побаливаетселезенка, и выписанная из
Петербурга сиделка трет тебе язык по утрам -- вязкий послесна
-- ватой,пропитаннойпортвейном.