Я продолжал писать, и ко мне снова как будто вернулась удача. - Однажды это нахлынуло на тебя, как неудержимый поток, и с тех пор ты
чувствуешь себя немым и глухим.
Уж лучше, чем глухим и болтливым, подумал я и продолжал писать. Он разошелся вовсю, и его немыслимые изречения так же гипнотизировали, как
вопль доски, подвергающейся насилию на лесопилке. - Нас понесло в Грецию.
Я вдруг снова различил слова. Довольно долго я воспринимал его речь как бессвязный шум. Я уже перешагнул рубеж и мог отложить работу до
завтра. - Прости, и сильно вас понесло?
- Не говори гадостей,- сказал он.-Неужели ты не хочешь, чтобы я рассказал тебе, что было дальше?
- Нет,- ответил я.
Я захлопнул блокнот и сунул его в карман.
- И тебе не интересно, чем все кончилось?
- Нет.
- И тебе не интересны жизнь и страдания других людей?
- Только не твои.
- Ты свинья.
- Да.
- Я думал, ты поможешь мне, Хем.
- Я бы с радостью пристрелил тебя.
- Правда?
- Но это запрещено законом.
- А я для тебя сделал бы все, что угодно.
- Правда?
- Конечно.
- Тогда держись подальше от этого кафе. Начни с этого.-Я встал, подошел официант, и я расплатился.
- Можно, я провожу тебя до лесопилки, Хем?
- Нет.
- Ну, тогда встретимся в другой раз.
- Только не здесь.
- Само собой разумеется,- сказал он.-Я же обещал.
- Что ты пишешь?- спросил я и сделал ошибку. - Стараюсь написать что-нибудь получше. Так же, как и ты. Но это невероятно трудно.
- Если не получается, лучше не писать. Чего ты хнычешь? Поезжай домой.
Найди работу. Хоть повесься, но только молчи. Ты никогда не сможешь писать.
- Зачем ты так говоришь?
- Ты когда-нибудь слышал, как ты говоришь?
- Но ведь мы же говорим о том, как писать.
- Тогда лучше не будем говорить.
- Ты просто жесток,- сказал он.-Все говорят, что ты жесток, бессердечен и самонадеян. Я всегда тебя защищал. Но больше не стану. - Вот и
хорошо.
- Как ты можешь быть таким жестоким с людьми? - Не знаю,- сказал я.-Послушай, раз ты не можешь писать, почему бы тебе не заняться критикой?
- По-твоему, стоит?
- Это будет отлично,- сказал я ему.-Ты сможешь писать, когда тебе вздумается. И не придется мучиться, что тебя захватило и ты останешься
нем и глух. Тебя будут читать и уважать.
- По-твоему, из меня может выйти хороший критик? - Не знаю, хороший ли. Но критиком ты стать можешь. Всегда найдутся люди, которые помогут
тебе, а ты будешь помогать своим. - Кому это-своим?
- Тем, с кем ты водишься.
- Ах, этим. У них есть свои критики.
- Вовсе не обязательно критиковать книги,- сказал я.-Существуют ведь картины, пьесы, балет, кино...
- Это звучит очень заманчиво, Хем.
От души благодарю тебя. Это так увлекательно. И потом, ведь это тоже творчество. - Творческая сторона,
вероятно, несколько переоценивается. В конце концов, бог сотворил мир всего за шесть дней, а на седьмой отдыхал. - И ведь ничто не помешает мне
одновременно заниматься творческой работой.
- Ничто на свете. Разве что требования, которые ты будешь предъявлять в своих критических статьях, окажутся слишком большими для тебя
самого. - Они и будут большими. Можешь не сомневаться.
- Я и не сомневаюсь.
Передо мной уже был критик, и я спросил, не хочет ли он выпить, и он согласился.
- Хем!- сказал он, и я понял, что теперь со мной говорит критик, так как в разговоре они ставят имя собеседника в начале предложения, а не
в конце.-Должен сказать, я нахожу твои рассказы немного суховатыми. - Очень жаль.
- Хем, они слишком худосочны, слишком ощипаны.
- Это нехорошо.
- Хем, они слишком сухи, худосочны, слишком ощипаны, слишком жилисты.
Я виновато нащупал в кармане кроличью лапку.
- Я постараюсь подкормить их немного.
- Но только смотри, чтобы они не разжирели. - Хэл,- сказал я, пробуя говорить, как критики.-Я постараюсь не допустить этого.
- Рад, что наши мнения сходятся,- сказал он великодушно.
- Но ты не забудешь, что сюда нельзя приходить, когда я работаю?
- Разумеется, Хем. Теперь у меня будет свое кафе.
- Ты очень любезен.
- Стараюсь,- сказал он.
Было бы интересно и поучительно, если бы этот молодой человек стал известным критиком, но он им не стал, хотя я некоторое время на это
очень надеялся.
Я не думал, что он может прийти уже на следующий день, но рисковать не хотел и решил один день не ходить в “Клозери”. Поэтому на следующее
утро я проснулся пораньше, прокипятил соски и бутылочки, приготовил молочную смесь, разлил ее по бутылочкам, дал одну мистеру Бамби и уселся
работать за обеденным столом, пока все, кроме него, Ф. Киса-нашего кота-и меня, еще спали. Оба они вели себя тихо, и их общество было приятно, и
мне работалось как никогда. В те дни можно было обойтись без чего угодно-даже без кроличьей лапки, но было приятно чувствовать ее в кармане.
В кафе “Купол” с Пасхиным
Вечер был чудесный, я весь день напряженно работал и теперь вышел из нашей квартиры над лесопилкой, прошел через двор, мимо штабелей досок
и бревен, захлопнул за собой калитку, перешел улицу, вошел в заднюю дверь булочной, где так вкусно пахло свежеиспеченным хлебом, и вышел на
бульвар Монпарнас. В булочной горел свет, смеркалось, и я пошел по темнеющей улице и задержался на открытой террасе ресторана “Тулузский негр”,
где наши салфетки в красную и белую клетку, продетые в деревянные кольца, лежали на специальном столике. Я прочитал лиловое меню, отпечатанное
на мимеографе, и увидел, что plat du jour <Дежурное блюде (франц.)> было cassoulet <Рагу из мяса или дичи с бобами, приготовленное в горшочке
(франц.).>. И уже от одного этого мне захотелось есть.
Хозяин ресторана, господин Лавинь, спросил, как мне работалось, и я ответил, что очень хорошо. Он сказал, что видел, как я писал на террасе
“Клозери-де-Лила” рано утром, но не заговорил со мной, потому что я был поглощен работой.