- Да.
- Я так и думал,- сказал Джойс.
- Он обещал ее и вам?
- Да,- сказал Джойс, а потом он спросил:- Как, по-вашему, он обещал ее Паунду?
- Не знаю.
- Лучше его не спрашивать,- сказал Джойс.
Мы больше не говорили об этом. Я рассказал Джойсу, как впервые увидел Уолша в студии Эзры с двумя девицами в длинных меховых манто, и эта
история доставила ему большое удовольствие.
***
С тех пор как я обнаружил библиотеку Сильвии Бич, я прочитал всего Тургенева, все вещи Гоголя, переведенные на английский, Толстого в
переводе Констанс Гарнетт и английские издания Чехова. В Торонто, еще до нашей поездки в Париж, мне говорили, что Кэтрин Мэнсфилд пишет хорошие
рассказы, даже очень хорошие рассказы, но читать ее после Чехова-все равно что слушать старательно придуманные истории еще молодой старой девы
после рассказа умного знающего врача, к тому же хорошего и простого писателя. Мэнсфилд была как разбавленное пиво. Тогда уж лучше пить воду. Но
у Чехова от воды была только прозрачность. Кое-какие его рассказы отдавали репортерством. Но некоторые были изумительны. У Достоевского есть
вещи, которым веришь и которым не веришь, но есть и такие правдивые, что, читая их, чувствуешь, как меняешься сам,- слабость и безумие, порок и
святость, одержимость азарта становились реальностью, как становились реальностью пейзажи и дороги Тургенева и передвижение войск, театр военных
действий, офицеры, солдаты и сражения у Толстого. По сравнению с Толстым описание нашей Гражданской войны у Стивена Крейна казалось блестящей
выдумкой больного мальчика, который никогда не видел войны, а лишь читал рассказы о битвах и подвигах и разглядывал фотографии Брэди, как я в
свое время в доме деда. Пока я не прочитал “Chartreuse de Parme” <“Пармская обитель” (франц.).> Стендаля, я ни у кого, кроме Толстого, не
встречал такого изображения войны; к тому же чудесное изображение Ватерлоо у Стендаля выглядит чужеродным в этом довольно скучном романе.
Открыть весь этот новый мир книг, имея время для чтения в таком городе, как Париж, где можно прекрасно жить и работать, как бы беден ты ни был,
все равно что найти бесценное сокровище. Это сокровище можно брать с собой в путешествие, и в городах Швейцарии и Италии, куда мы ездили, пока
не открыли Шрунс в Австрии, в одной из высокогорных долин Форарльберга, тоже всегда были книги, так что ты жил в найденном тобой новом мире:
днем снег, леса и ледники с их зимними загадками и твое пристанище в деревенской гостинице “Таубе” высоко в горах, а ночью-другой чудесный мир,
который дарили тебе русские писатели. Сначала русские, а потом и все остальные. Но долгое время только русские. Помню, как однажды, когда мы
возвращались с бульвара Араго после тенниса и Эзра предложил зайти к нему выпить, я спросил, какого он мнения о Достоевском.
- Говоря по правде, Хем,- сказал Эзра,- я не читал ни одного из этих русских.
Это был честный ответ, да и вообще Эзра в разговоре всегда был честен со мной, но мне стало больно, потому что это был человек, которого я
любил и на чье мнение как критика полагался тогда почти безусловно, человек, веривший в mot juste-единственное верное слово,- человек, научивший
меня не доверять прилагательным, как позднее мне предстояло научиться не доверять некоторым людям в некоторых ситуациях; и мне хотелось узнать
его мнение о человеке, который почти никогда не находил mot juste и все же порой умел делать своих персонажей такими живыми, какими они не были
ни у кого.
- Держитесь французов,- сказал Эзра.-У них вы можете многому научиться.
- Знаю,- сказал я.-Я могу многому научиться у кого угодно. Позже, выйдя от Эзры, я направился к лесопилке, глядя вперед, туда, где между
высокими домами в конце улицы виднелись голые деревья бульвара Сен-Мишель и фасад танцевального зала Бюлье, затем открыл калитку и прошел мимо
свежераспиленных досок и положил ракетку в прессе возле лестницы, которая вела на верхний этаж. Я покричал, но дома никого не было. - Мадам
ушла, и bonne <Няня {франц.).> с ребенком тоже,- сказала мне жена владельца лесопилки. У нее был тяжелый характер, грузная фигура и медно-рыжие
волосы. Я поблагодарил ее.-Вас спрашивал какой-то молодой человек,- сказала она, назвав его “jeune homme” вместо “мосье”.-Он сказал, что будет в
“Лила”.
- Большое спасибо,- сказал я.-Когда мадам вернется, пожалуйста, передайте ей, что я в “Лила”.
- Она ушла с какими-то знакомыми,- сказала хозяйка и, запахнув лиловый халат, зашагала на высоких каблуках в свои владения, оставив дверь
открытой.
Я пошел по улице между высокими белыми домами в грязных подтеках и пятнах, у залитого солнцем перекрестка свернул направо и вошел в
полумрак “Лила”.
Знакомых там не оказалось, я вышел на террасу и увидел Ивена Шипмена, ждавшего меня. Он был хорошим поэтом, а кроме того, понимал и любил
лошадей, литературу и живопись. Он встал, и я увидел высокого, бледного и худого человека, несвежую белую рубашку с потрепанным воротничком,
тщательно завязанный галстук, поношенный и измятый костюм, пальцы чернее волос, грязные ногти и радостную, робкую улыбку-улыбаясь, он не
разжимал рта, чтобы не показывать испорченные зубы. - Рад вас видеть, Хем,- сказал он.
- Как поживаете, Ивен?- спросил я.
- Так себе,- сказал он.-Правда, кажется, я добил “Мазепу”. А как у вас, все хорошо?
- Как будто,- сказал я.-Я играл в теннис с Эзрой, когда вы заходили.
- У Эзры все хорошо?
- Очень.
- Я так рад. Знаете, Хем, я, кажется, не понравился жене вашего хозяина. Она не разрешила мне подождать вас наверху. - Я поговорю с ней,-
сказал я.
- Не беспокойтесь. Я всегда могу подождать здесь. На солнце тут очень приятно, правда?
- Сейчас осень,- сказал я.-По-моему, вы одеваетесь слишком легко.
- Прохладно только по вечерам,- сказал Ивен.-Я надену пальто.
- Вы знаете, где оно?
- Нет. Но оно где-нибудь в надежном месте.
- Откуда вы знаете?
- А я оставил в нем поэму.-Он весело рассмеялся, стараясь не разжимать губ. - Прошу вас, выпейте со мной виски, Хем. - Хорошо.
- Жан!- Ивен встал и подозвал официанта.-Два виски, пожалуйста. Жан принес бутылку, рюмки, сифон и два десятифранковых блюдца. Он не
пользовался мензуркой и лил виски, пока рюмки не наполнились более чем на три четверти. Жан любил Ивена, потому что в свободные дни Жана Ивен
часто работал у него в саду в Монруже за Орлеанской заставой. - Не нужно увлекаться,- сказал Ивен высокому пожилому официанту.
- Но ведь это два виски, верно?- сказал официант.
Мы добавили воды, и Ивен сказал:
- Первый глоток самый важный, Хем.